Те письмена чернилами, что я мельком видел на груди Меркуцио.
– Буквы на коже, – уточнил я, и она кивнула. – Его смерть отменила их действие?
– Да. Эта линия уже пресечена.
– А остальные?
– Синьор, пожалуйста…
На этот раз я угрожающе выставил кинжал вперед:
– Спрашиваю последний раз: что насчет остальных? Вера и разум?
– Про разум… он писал сам, своей собственной рукой, – ответила она очень тихо. – А вера… она на четках. На четках моего кузена, которые Меркуцио забрал из его могилы.
– Как это?! – Брат Лоренцо, казалось, был потрясен этим фактом. – Я сам хоронил мальчика, и четки были у него в руке… – Он побледнел еще больше и снова перекрестился. – Боже милосердный, неужели Меркуцио осквернил могилу?!
– Он просто раскопал могилу и взял четки, – сказала она. – А потом закопал ее снова, с любовью. Это не осквернение, святой отец…
– А как же это еще называется?! – возразил тот.
А я не мог отделаться от мысли о том, как Меркуцио крадется в лунном свете к могиле своего друга и раскапывает ее… не боясь отравиться трупным ядом от разлагающегося тела… Я даже представить себе не мог, что горе его и ненависть были настолько сильны…
– Четки, – повторил я. – И где они теперь? И что на них было написано?
Она покачала головой:
– Он не говорил мне, синьор. Я только научила его. А где эта вещь теперь – я не знаю… но скорее всего четки находятся в руках Капулетти – думаю, он хотел бы этого.
У Розалины… если он поверил в болтовню Вероники о виновности Розалины… Хотя нет: скорее это была Джульетта, которая, казалось, вся находилась во власти своей страсти – или темных чар. Джульетта, которая, казалось, неудержимо стремилась к собственной погибели.
– Больше ты ничего не знаешь?
– Ничего.
– Поклянись! – Я поднес кинжал к самому ее лицу, но она даже не моргнула. – Поклянись своей загубленной душой, ведьма.