Четыре недели – месяц.
Прошел уже месяц такой агонии, а Леонора все еще не ступила на землю Америки.
Два месяца.
А потом короткая телеграмма без указания отправителя:
Это было напечатано на бланке большим жирным шрифтом. Джеймс снова перечитал эти три слова.
Глава 60
Глава 60
Оуэн Файерфилд под тяжким бременем горя был похож на привидение. Костюм болтался на нем как на вешалке, а живот напоминал сдувшийся воздушный шар. Щеки его осунулись, и проступили кости скул, седая борода неопрятно торчала в разные стороны. Некогда блестящие, умные и настороженные глаза смотрели куда-то вдаль, как будто вглядывались в воспоминания прошлого, от которых он то расплывался в счастливой улыбке, то хмурился – в такие моменты подбородок его начинал предательски дрожать.
Об Алексе же, наоборот, можно было сказать, что он просто пышет энергией. Он встречался с адвокатами и бухгалтерами, уточнял детали и организовывал панихиду и похороны. И при этом еще успевал руководить сталелитейными заводами. Уши у него были красными от постоянных долгих разговоров с заграницей, в которых он ровным голосом отметал поползновения старых тунеядцев из окружения Оуэна примазаться к его бизнесу с поставщиками итальянской телятины. Мировая война закончилась. Возобновилось судоходство, по прежним маршрутам потоком поплыли корабли, словно кровь, хлынувшая в ранее пережатые сосуды; и кровь эта, казалось, непосредственно подпитывает вены Алекса. А в промежутках между делами он крутился вокруг свекра, удовлетворяя желания и опекая призрак прежнего Файерфилда – на случай, если в его затуманенном горем мозгу возникнут какие-либо неосмотрительные филантропические идеи.
В день похорон их сопровождал эскорт из полицейских на мотоциклах. Оглушительно громко звонил церковный колокол. Собор не мог вместить желающих, пришедших к его деревянным дверям, обитым железом, поэтому люди стояли на ступеньках и на улице. Гроб был закрыт, поскольку бальзамировщики были вынуждены сохранять тело до приезда Алекса и Леоноры. Долгая проповедь изобиловала возвышенными словами о человеке редкой души, о ее добродетельности и щедрости, о том, что Господь ожидает Элеонору Файерфилд на небесах с распростертыми объятиями. Леонора, слушавшая все это, как слушают навязчивый стук молотка, вколачивающего гвозди в хрупкую древесину, в конце концов поймала себя на том, что испытывает грусть при воспоминании о своем холодном, лишенном любви детстве, которое устроила ей эта восхваляемая всеми женщина.