Я уезжаю завтра. Мне нечего выигрывать и нечего терять. Я обнаруживаю себя спускающейся по трибунам. Не знаю, что я делаю. Но все, что я знаю, – мне надо привлечь к себе внимание. То, что я поклялась не делать с тех пор, как меня выгнали из группы поддержки, а Причард оставил после себя кучу скандальных слухов. Я бегу по ступеням, прыгаю через забор и сажусь на трибуну рядом с тренером команды школы Всех Святых. Стоя пальцами ног на траве, а пятками на бетоне, я прижимаю руки ко рту и кричу:

– Пенн Скалли, если ты хотя бы наполовину тот мужчина, которого я знаю, то ты покажешь это на поле.

Все взгляды прикованы ко мне. Пенн, который медленно ходит туда-сюда, останавливается, снимает шлем и роняет его на поле. Наши взгляды встретились.

– Номер двадцать два! – Судья показывает желтую карточку. – Ваша команда проигрывает пятьдесят очков.

– Скалли! – рычит его тренер. – Я закопаю тебя.

– Милости прошу. – Губы Пенна изогнулись от удовольствия, наши взгляды не прерываются.

Я чувствую себя обнаженной и осужденной. Но мир все так же вращается, а игра продолжается. Мяч снова на поле, в руках у Найта. Лас-Хунтас на защите, но Пенн все еще стоит на месте, загипнотизированный моим взглядом. Группа поддержки прекратила танцевать, и теперь все смотрят на меня с жалостью. Я знаю, о чем они думают.

Это случилось. Сучка совсем сошла с ума.

Я улыбаюсь, ощущаю себя по-другому. Кем-то неидеальным. Кем-то настоящим. Я освободила себя от мыслей людей вокруг, от того, кем они меня видят, ну или увидят после игры.

– Я хочу, чтобы ты сровнял этих ублюдков с землей! – Мои легкие горят, когда я кричу эти слова с улыбкой на лице, которая вот-вот разорвет мои щеки, но я не ощущаю счастья. Я против команды, против школы, за которую я выступала четыре года. Два учителя, которые выступают в роли охраны – мисс Линд и мистер Хэтуэй, – хватают меня под руки и тянут с поля. Папа прыгает через забор, он гибкий и спортивный, будто один из игроков, и убирает руки учителя с меня.

– Еще раз тронешь мою дочь без ее позволения, и я затаскаю тебя по судам до самой пенсии.

– Двадцать два! – Я слышу свист, тренер выбегает на поле, но наши глаза все еще направлены друг на друга. – Двадцать-черт-два! Надень долбаный шлем, парень.

– Пенн! – кричу я.

Он нарушает не меньше пяти тысяч правил, разговаривая со мной прямо на поле, игра остановлена. Гас пинает траву, проклиная все на свете. Он кладет руки на бедра и качает головой. Папа обхватывает меня за талию и пытается увести с поля, вернув на трибуну.