Она доела последний ломтик поджаренного хлеба и откинулась на спинку стула, шутливо похлопывая себя по животу, будто старый бюргермейстер-обжора после сытного немецкого обеда:
–
Я коснулся ее живота:
– Очень скоро он станет еще больше. Вот будет замечательно! Карин, все складывается великолепно. Незачем себя терзать попусту. По-моему, ты просто поддалась этой вашей дурацкой немецкой меланхолии – всякие там страдания юного Вертера, прекрасная мельничиха, на дне ручья найду я вечный покой, и прочее. Знаешь, секретарша, которая работала у нас до миссис Тасуэлл, повесила на стену в кабинете табличку с надписью, выжженной по дереву: «Не расстраивайся, ничего плохого не случится». Я тебе подарю такую же.
–
На следующее утро Карин жаловалась на головную боль и температурила. Я должен был поехать в Абингдон, к тому самому торговцу, у которого она купила стаффордширский чайник. В понедельник миссис Спенсер не приходила к нам убираться, но мне не хотелось оставлять Карин одну, хотя с температурой она вполне могла бы справиться сама. Деловые письма можно было написать и от руки, не сверяясь с документацией из магазина, а заметки с кратким пересказом содержания писем миссис Тасуэлл потом подошьет в соответствующие папки. И нет никакой разницы, откуда делать телефонные звонки – из Булл-Бэнкса или с Нортбрук-стрит.
– Карин, вызвать тебе врача?
–
После обеда она действительно почувствовала себя лучше, и я решил все-таки съездить в Абингдон. Я позвонил Дейрдре в магазин, узнал, что все в полном порядке («Все утро тихо, как в стойле старой коровы, Мистралан»), и отправился в дорогу. Поездка оказалась удачной. Я приобрел пару-тройку неплохих вещиц, а по возвращении обнаружил Карин, в домашнем халате, за роялем.
– Я прописал тебе постельный режим! Марш в кровать!
– И ты тоже.
– Нет, ты больна. У тебя температура.
– Пф-ф-ф! Я ее померила, она уже нормальная.
– А вдруг она снова поднимется? Ее нужно вылежать.
–
– А, Макбет. Ничего хорошего с ним не случилось. Так что бегом в постель.