В пятницу вечером мы гуляли по саду с Тони, и я сказал (желая показать, что ценю его помощь, хотя на самом деле ничего такого не чувствовал, несмотря на искренние попытки):

– Во всяком случае, я безмерно благодарен за такое постоянство.

Мои слова в равной степени относились и к саду, и к самому Тони, и я надеялся, что он это поймет.

– Да, – ответил он, – подобное чувство следует испытывать каждому. – Он оборвал пару семянок со стебля львиного зева и продолжил: – Разумеется, это не мое дело, но, по-моему, вам следует отринуть утешение.

– Почему это?

– Потому что это сродни попыткам разжечь в себе ревностный пыл в минуту молчания. Ничего не выйдет.

– В том смысле, что нужно пресекать любые попытки меня утешить? Или вы считаете, что они не приносят подлинного утешения?

– Нет, я имею в виду нечто другое. Вам не следует искать утешения, даже в себе самом. Не просите утешения. Не молитесь о нем. Не избегайте страдания, не пытайтесь его облегчить.

Я молчал.

– Как вам известно, священники часто сталкиваются с горем, – продолжил Тони. – Священники и врачи. Гораздо чаще, чем все остальные. Однако же существует весьма распространенное заблуждение, что религия предназначена, в частности, для того, чтобы уменьшить страдания людей. Бог знает, откуда оно взялось, но это такая же глупость, как и представление о том, что религия предлагает объяснение страданиям. Нет, не ищите утешения, Алан. Карин заслуживает, чтобы о ней скорбели по-настоящему.

Одиночество и обособленность налетели на меня с новой силой, как жестокий вихрь, особенно теперь, когда я осознал, что не могу рассказать даже любимой сестре о том, что мне известно. Мой самый близкий друг, лучший священник на свете, дал мне добрый совет, вполне естественно предполагая, что я, как любой нормальный человек, возмущен бедами, выпавшими на мою долю, и наверняка желаю каким-то образом смягчить свои несчастья. В этом и заключался горький парадокс. В свете истины, пусть и неведомой Тони, данный им совет был дельным. Откеле мне искать утешения? Но именно потому, что истина была ему неведома, его совет мало чем отличался от замшелых проповедей старого ханжи, вещающего о безграничной мудрости Господа, ниспославшего нам испытания в нашей плачевной юдоли.

Мое возмущение смертью Карин ничем не оправданно. Ее смерть была предопределена. Однако же, хотя и неоправданно, в душе я жалею, что не смог разделить с ней ни ее поступок, ни ее страдания. Я жалею, что не умер вместе с ней. Она изгнала из души сумрак общепринятых верований. И брезжит рассвет, и разрывается мрак, и я ковыляю медленно прочь в безжалостном свете дня. Это не тот мир, где можно ждать и искать утешения.