Карин ничего не нужно было от Бога. В Его власти было ее убить, только и всего; уничтожить ее плоть и кровь, те самые инструменты, без которых она не могла творить. Правда о Карин не подчиняется моральным суждениям, так же как погода не подчиняется метеорологии. Сама Карин была не в силах вынести бремя, ужасающее великолепие которого свело ее с ума и лишило человеческой природы. Рядом с ней я обернулся, выглянул из пещеры и увидел то, что отбрасывало тень. В ее объятиях мои очи отверзлись, аки у пастырей Израилевых, и я впервые узрел истинный мир – небо, в котором кружат сияющие ангельские хоры, траву, по которой рыскают, не сминая ни травинки, пламенные звери и пожирают свою ликующую жертвенную добычу. Я – эта добыча. Я – Люцифер, лечу, лечу весь летний день, с утра до полдня, и с полдня до заката, как звезда падучая. Зачем мне искать пустого, суетного утешения? Будущее кажется давно прошедшим. Это меня она утопила, и теперь мне суждено в одиночестве ползти по вязкому илу среди отбросов и тлена обыденности. Карин дала, Карин и взяла.

Люди во вселенной – как кошки или собаки в доме. По большей части мы не разумеем того, что происходит на самом деле, а потому безопаснее всего поступать как бессловесные твари: либо повиноваться приказам, либо не обращать внимания и смиренно надеяться, что нам позволят жить в мире и покое. Для меня мир и покой утрачены навеки, но я не ищу прощения – ни за то, что я ее не осуждаю, ни за возмущение тем, что она осуждена. Тони не знал, что я не жажду утешиться или смягчить боль утраты. Я приму любое наказание, лишь бы очутиться в ее объятьях хотя бы на три четверти часа – если уж наслаждаться, то как полагается! – прильнуть к ней, посмотреть в глаза и воскликнуть: «Ах, вот оно! Здесь! Сейчас! Это ты!»

На столике передо мной стоит «Девушка на качелях». Кто ее вылепил? Самюэль Парр, оплакивающий малютку Фиби? Все может быть. Что бы ни случилось, я ее не продам. Блестящая, гладкая и совершенная, она, как желудь, таящий огромный дуб, хранит в себе все то, чем могло бы стать наше с Карин будущее, – славу, богатство, благосостояние; зеленые ветви, распростершие над нами и нашими детьми мириады своих листьев. Но вместо этого она стала талисманом для того, кто пробирается сквозь крапиву под дождем. Желудь никто не посадит, он никогда не прорастет.

И еще одно известно мне наверняка. Мое горе и моя утрата не случайны и не бесплодны. «„О господин мой Артур, что же будет теперь со мною, когда ты покидаешь меня здесь среди моих врагов?“ – „Не убивайся понапрасну, – отвечал король, – и позаботься о себе сам, ибо на меня теперь тебе не в чем полагаться и надеяться. И если ты никогда более обо мне не услышишь, то молись за мою душу!“» Но я не буду молиться за Карин. Ей не нужны мои молитвы. С тем же успехом можно молиться за Кали.