– Ты же вроде сказал, что дело не во мне.
– Хорошо, дело в тебе. Не полностью, но частично. Просто я устал быть гребаным невидимкой. Невидимкой для тебя, невидимкой для семьи. Мои родители помешаны на моем брате и его крутой работе в Лондоне, а я для всех просто какое-то дополнение, если обо мне вообще думают. В чем я очень сильно сомневаюсь.
– Это неправда. – Я встречалась однажды с его родителями, и мне показалось, что они очень любят своего сына. Внешность может быть обманчива, я это знаю. Но мое чутье говорит мне, что родителей Ти-Джея охватила бы паника, если бы они узнали, что их сын собирается сейчас сделать.
– Мне кажется, ты себя недооцениваешь, – говорю я ему.
Сирены становятся громче.
Ти-Джей застывает. Он двигает ногой, и я инстинктивно готовлюсь к худшему. Но он выпрямляется, и я чувствую такое головокружительное облегчение, что чуть не теряю контроль над мочевым пузырем и не описываюсь.
Я не сдвинулась ни на сантиметр с тех пор, как сюда взобралась. Я как статуя на этом карнизе. Он шириной полметра, поэтому не то чтобы носки моих ног свисают с края, но мне кажется, как будто я балансирую на скрепке.
– Почему ты никогда не говорил со мной об этом? Что тебе кажется, что тебя игнорируют родители и что ты хуже своего брата. Что ты хочешь… –
– Почему ты выбрала его? – спрашивает он вместо ответа на мой вопрос.
– Это не был вопрос выбора. – Я устало вздыхаю. – Вы же не стояли оба передо мной, и я не выбирала между вами. Просто мы с ним дружили, и это переросло в нечто большее…
– Мы с тобой тоже дружим – почему
Мать твою, не надо было это говорить.
– Я не знаю, – просто отвечаю я. – Предполагаю, все дело во влечении. Я чувствовала влечение к нему.
– А ко мне – нет?
Что мне делать? Солгать? Обнадежить его, чтобы он слез с этого карниза?
Но это лицемерно и жестоко. К тому же, мне кажется, он видит меня насквозь. У меня нет романтичных чувств к Ти-Джею. Никогда не было. Я решаю быть честной, потому что я такая.
– Я не чувствую к тебе никакого сексуального влечения, – признаюсь я. – Я считаю тебя привлекательным…
– Чушь собачья, – выплевывает он.