– Эта книга еще больше тебя расстроит, – заявила маман.

Я положила книгу.

– Я пропустила возвращение Бориса. Но уверена, он еще не готов к работе.

– И ты тоже! Мы пережили страшное потрясение.

Единственной, кому маман позволяла приходить, была Евгения. Я наблюдала за ними, одетыми в черное, когда они хлопотали над морковкой, растущей в ящиках на подоконнике.

– Еще день или два, – сказала маман.

– Да, они подрастут, – согласилась Евгения.

В ванной комнате обе приготовились к стирке. Домашняя работница сбежала из Парижа, и никто ее не винил за это. Но стирать было нужно. Маман и Евгения для грязной работы надели старые юбки. Они залили горячей водой белье в ванне. Терли, полоскали, отжимали. Усилия вызвали на их лицах некую удовлетворенность. Эта работа давала маман возможность чем-то заниматься, чем-то лучшим, чем слезы.

Я пыталась помочь, но Евгения отогнала меня:

– Ты испортишь руки. У тебя впереди еще целая жизнь для таких вот занятий.

Я чувствовала себя бесполезной.

– Ох уж эта война… – произнесла маман.

– Это война, – согласилась Евгения.

Да, эта война создала очень странную дружбу.

– Позвольте мне.

Я скрутила мокрое полотенце, не выжав из него ни капли воды.

– Она бы никогда не смогла работать на ферме, – хихикнула Евгения.

– Моя дочь – городская девушка, – гордо заявила маман. – У нее больше мозгов, чем мускулов. В ее возрасте я могла свернуть шею курице, даже не задумываясь об этом.

Когда я уже начала думать, что сойду с ума, тоскуя по Реми, тоскуя по библиотеке, к нам ворвалась Битси, проскочив мимо маман. Она, как и мы, была в трауре.

– Ты нам нужна!