– Мо всегда хочет больше, верно, здоровяк? – прошептал я, целуя его в макушку.

От него пахло грудью. Другими словами, от него пахло раем. Он и звуки издавал райские, даже когда плакал. Как только Мо появился на свет, вопя так, словно его жизнь подошла к концу, а не только началась, Милли заявила, что его ненасытный крик – один из ее любимых звуков.

– Папочка тоже хочет больше. Больше, и больше, и больше, – пробормотал я, глядя на его маму.

Я начал записывать для него кассеты. Можно было бы записывать и на камеру, но кассеты были мне больше по душе. Мне нравилось, что они осязаемы. Милли сказала, что соберет их все и перепишет на диски, и я согласился, но все равно предпочтение отдавал им. Кассет накопилось довольно много – устный дневник всего прошлого года, дней моей жизни и дней нашей совместной жизни. Теперь я записывал их для Мо.

– Давид? – сонно позвала Милли и осторожно поводила ладонью по кровати.

– Он со мной. Спи, Глупышка Милли.

Она так долго молчала, что я подумал, что она уснула. Мы оба устали. Выбились из сил. Прошлый год был и раем, и адом. Музыкой и страданиями. Это был нелегкий бой, и я все еще не вылечился от рака. Но я не проигрывал бой. Возможно, в конечном итоге я проиграю войну. Но мы старались об этом не думать.

– Теперь эта песня застряла у меня в голове, – внезапно сказала Милли, напугав меня. Я вздрогнул, и Мо вытянул губки и издал самый печальный крик, известный человечеству.

Мы с Милли вздохнули и синхронно сказали «оуууу», выражая общее мнение, что наш сын самый милый на свете. Крик оборвался, и Мо испуганно присосался ко мне, его маленькая голова тыкалась в мою грудь, широко открытый рот искал то, с чем я не мог ему помочь. Пришлось вернуть его матери.

Милли услышала мои шаги и потянулась, а затем устроила сына у себя на руках и дала ему то, чего он всегда хотел.

– Вот разбалованный, – прошептал я, ложась рядом с ними и наблюдая, поскольку они были слишком прекрасными, чтобы отвернуться.

– Не разбалованный, он просто ребенок, – прошептала Милли с улыбкой на губах.

– Я говорил не о нем, а о себе.

Я ласково ее поцеловал, и она начала петь.

– Я люблю твои ноги, я люблю твою грудь, и об этом местечке стоит упомянуть.

– Эта песня застряла у тебя в голове? – тихо хихикнул я.

– Да, – пожаловалась она. – И мне нужен новый куплет, потому что ничего не рифмуется с «Давид».

Я снова рассмеялся.

– С каждым днем я люблю тебя больше, и буду любить, когда состарится кожа, – придумал я.