– Письма? – спросила я. – У меня есть только одно письмо.

Соня выглядела удивленной:

– А остальные ты не нашла?

– Какие остальные?

Она казалась искренне смущенной:

– Ты его не читала. Первое письмо. Ты так и не прочитала его.

– Конечно, я его не читала. Потому что это последняя новая частичка моего отца, которую я могу когда-либо обрести, и я не готова к этому.

Прошло больше года с тех пор, как он умер, а я все еще не была готова попрощаться с отцом. Я была готова сказать ему многое, но только не попрощаться. Письмо лежало на дне ящика все лето.

Соня сглотнула, сложила список тем для разговора и сунула его в карман своего слишком большого свитера:

– У тебя есть частичка его души. Ты последний человек на земле, у которого есть его частички, и если ты не хочешь смотреть на них, это твое дело. Но не притворяйся, что он ничего тебе не оставил.

Она повернулась, чтобы уйти. Это было все, что она могла сказать. Я позволила ей выговориться и чувствовала себя так глупо, словно проиграла в какую-то игру, правила которой мне никто не объяснил. Но даже если я все еще не оправилась от боли после того, как Соня уехала, я во всех смыслах стояла на ногах.

У меня наконец состоялся разговор, необходимость которого напрягала меня все лето. Я вошла в комнаты, которые держала закрытыми. Я влюбилась, но мое сердце было разбито. Я услышала больше, чем хотела услышать, и при этом осталась на ногах. Красивая ложь исчезла. Разрушилась, и я все еще не пала духом.

Я повернулась к двери дома и решительно вошла внутрь. Прошла прямо через темный дом на кухню и поставила коробку на пол. Конверт был покрыт слоем пыли. Я сдула ее, вытащила письмо и читала его там, стоя над раковиной. Надо мной горела лишь одна желтая лампочка.

Мои руки дрожали так сильно, что мне с трудом удавалось разбирать слова. Эта ночь показалась мне почти такой же ужасной, как ночь, когда мы потеряли его, и ночь после его похорон. В любой другой ситуации, все, чего бы я хотела, это жизнь и здоровье обоих моих родителей.

Черт возьми, я действительно хотела видеть своих родителей. Хотела, чтобы папа в своих потрепанных пижамных штанах лежал на диване с биографией Марии Кюри. Хотела, чтобы мама ходила вокруг него в одежде для йоги, стирая пыль с картинных рам на каминной полке и напевая любимую папину песню: «Это июнь в январе, потому что я влюблена»[62].

Именно эта сцена мне особо запомнилась. Это было на День благодарения на первом курсе университета. Я тогда прогуляла занятия и немало удивила родителей, заявившись днем домой. Какая-то злая волна тоски по дому побудила меня в последнюю секунду принять решение вернуться домой прямо с перемены между парами. Когда я открыла входную дверь и вошла со спортивной сумкой, мама воскликнула и уронила книгу на пол. Папа спустил ноги с дивана и, прищурившись, посмотрел на меня сквозь золотистый свет в их гостиной.