– Останься со мной. Прошу тебя. Останься, – причитала я, едва слыша себя из-за шума крови в ушах. – Останься со мной, малыш, пожалуйста.

Под кислородной маской Миллер был бледным, глаза закрыты, рот безвольно полуоткрыт.

В больнице его сразу же увезли в реанимацию. Кто-то провел меня в приемную, сразу за вращающимися дверями. Кто-то принес стакан воды.

Приехал доктор Брайтон. Он по-отечески коснулся моего плеча.

– Ты молодец, – похвалил он и толкнул дверь отделения интенсивной терапии. Потому что он был врачом, а я – нет.

Помощники и менеджеры тоже столпились в комнате. Я узнала одну молодую женщину, Тину, его новую помощницу. Она прижимала телефон к уху.

– Его мама, – глухо произнесла я. – Кто-нибудь позвоните его маме.

У меня отобрали возможность заботиться о Миллере, и беспомощность тяжким грузом давила на плечи. Мне ничего не оставалось, только ждать. Вокруг сердца крепко сжался ледяной кулак страха. Наконец появился молодой врач с лысой головой и густой темной бородой и стал искать родственников Миллера. Его лицо было непроницаемо, невозможно понять, хорошие он принес новости или…

Перед глазами вспыхнули воспоминания: Миллер взбирается по шпалере и влезает в окно моей спальни. Мы с Миллером, тринадцатилетние, лежим в постели лицом к лицу. Миллер сидит напротив меня с гитарой на коленях и поет песни, которые написал для меня, а я даже не догадывалась…

– Я, – хрипло отозвалась я, собирая всю свою храбрость.

– Я здесь. Вы можете поговорить со мной.

«Я все выдержу. Все что угодно, потому что он мой, а я его. Всегда».

Доктор сел напротив меня, слабо улыбаясь из-под бороды. На бейдже значилось «Доктор Джулиан Монро».

– Миллер в диабетической коме.

Я кивнула.

– Понятно.

– Мы поставили капельницу и ввели глюкозу, он теперь то приходит в сознание, то снова отключается. Очень хороший знак.

Я прикрыла глаза, когда меня захлестнуло облегчение.

– Он… в сознании?

– Нет еще, но старается. Это вы вкололи ему глюкагон?