— Уже поздно. Почему ты не спишь?

— Жду тебя, милая. Думала, ты появишься только через час-полтора.

— Сегодня посетителей было немного, мне удалось закрыться пораньше.

Одетта похлопала по кровати рядом с собой, приглашая Лину сесть.

— Ты ушла раньше, потому что беспокоилась обо мне. И напрасно!

— Помнишь, как ты мне говорила: «Беспокоиться — моя работа»? — Лина бросилась на кровать, свернулась калачиком рядом с бабушкой, положила голову ей на плечо. — А теперь твоя работа перешла ко мне. Мне очень жаль, что Лилибет так тебя расстроила.

— Девочка моя, работа Лилибет в том, чтобы расстраивать людей, и, видит Бог, с этим она справляется на «отлично»! — Одетта погладила Лину по голове. — Но все это пустяки, пока у меня есть моя ненаглядная внучка. Есть ты!

— Знаешь, я часто думаю о том, каково вам с дедушкой было растить ребенка, брошенного матерью?

— Милая, для нас это было счастье.

— Похоже на историю твоей прабабушки — и ее Мане бросили, когда она была еще младенцем. Ты ведь ее помнишь?

— Прекрасно помню. Ты ведь знаешь, что очень на нее похожа, — вспомни, сколько раз ты смотрела старые фотографии.

— Скажи, она никогда не говорила о том, что Дом Мане должен был бы достаться ей?

— Ни разу от нее такого не слышала. Твоя прапрабабушка, Лина, прожила жизнь долгую и очень счастливую. Вряд ли она была бы счастливее, если бы осталась в Доме Мане. Как она умела печь хлеб! Всему, что я знаю о выпечке, научила меня она. А какие сказки рассказывала — заслушаешься! Бывало, я девчонкой прибегала к ней на кухню, а она принималась рассказывать истории, такие длинные и интересные, да так живо и ярко, что, казалось, все, о чем она говорит, я вижу наяву! Думаю, она могла бы и книги писать, если бы захотела.

— Но, как бы ни была счастлива Мари-Роз, не могла же она не вспоминать о своих родителях, не гадать о том, что с ними произошло.

— Конечно. Каждый год, в день своего рождения, она приходила с цветами на отцовскую могилу.

— Правда? Ты никогда мне об этом не рассказывала.

— Она всегда повторяла, что обязана Люсьену Мане жизнью — и своей, и детей своих, и внуков. Носила она цветы и на могилы Анри и Жозефины Мане, но никогда над ними не молилась. А еще каждый год в день своего рождения, вплоть до самой своей смерти, она приходила на берег реки, бросала цветы в воду и читала молитву.

— В память о матери?

— Она не говорила. Но думаю, что так.

— Значит, Абигайль там? На дне реки?