— Нет.

Мона давно уже переделала кабинет отца в свой собственный, упаковав и убрав подальше все его трофеи, награды и фотографии. Тяжелые гардины Мона заменила легкими занавесками, а строгую мебель, привезенную из Англии тридцать три года назад и уже начавшую ветшать, обила яркой тканью с цветочным орнаментом.

Мона устроилась за широким дубовым столом, Дэвид подвинул стул и сел рядом.

— Как поживает малыш? — спросила она, доставая из ящика бухгалтерские книги.

— С сыном все в порядке.

— А Ваньиру?

— Мы снова повздорили. — Дэвид вздохнул. — Меня не было дома два месяца, а жена с порога встречает меня жалобами.

Мона знала об их ссорах. Ваньиру хотела, чтобы Дэвид привел в дом других жен, чтобы и ей было веселее, и на шамбе появились дополнительные рабочие руки; она также хотела, чтобы Дэвид избрался в руководство местного отделения Кенийского Африканского Союза; чтобы он переехал из коттеджа управляющего, который сам выстроил шесть лет назад, и стал жить с ней и своей матерью в их доме ниже по реке.

Ваньиру постоянно твердила ему об этом, но Мона знала, что Дэвид не соглашается. И ее это радовало. Она не имела ничего против работы в Союзе, но была довольна, что Дэвид и не думает приводить в дом вторую и третью жену, а предпочитает жить один в маленьком домике у дороги. Причину этой своей радости Мона объясняла тем, что такой образ жизни позволяет Дэвиду больше времени отдавать работе в поместье.

Но было еще кое-что, о чем Мона не знала, а Дэвид не собирался ей рассказывать. Причиной сегодняшней ссоры между Дэвидом и Ваньиру было что-то другое. Это были May May.

— Кристофер такой замечательный мальчик, — сказала Мона, протягивая Дэвиду пачку счетов, накопившихся за время его отсутствия. — Ему всего семь месяцев, а он уже пытается ползать!

Дэвид взглянул на Мону и улыбнулся.

— Тебе следует иметь детей, — негромко произнес он.

Она отвернулась.

— Мое время уже ушло! В тридцать три года вряд ли можно думать о том, чтобы завести семью.

— Любой женщине нужны дети.

— У меня есть ферма, и мне этого вполне хватает.

Мона ненавидела, когда Дэвид затрагивал тему ее одиночества. Его чисто мужское понятие о том, что бездетная женщина не может быть счастливой, раздражало ее. «Брак и дети, — пыталась она однажды объяснить ему, — это нечто большее, чем просто купить жену, заплатив за нее несколько коз. Есть еще любовь».

«Раньше я боялась, что стану такой же, как моя мать, — призналась она ему одним дождливым апрельским вечером, когда они грелись у огня после тяжелого дня на плантации. — Я ошибочно полагала, что она неспособна любить. Только потом я узнала, что моя мать была из тех женщин, которые могут полюбить лишь одного мужчину в своей жизни и любят его так всепоглощающе, так самозабвенно, что без него просто не могут жить».