Лорд Кэлкотт немного поворчал, когда новая горничная, невзрачная толстуха, явилась раздвинуть гардины в спальне.

— А что случилось с той девчушкой? Темноволосой? — спросил он раздраженно.

— Я ее уволила, — спокойно ответила Кэролайн.

Генри не произнес более ни слова по этому поводу, так мало его это затрагивало.

Он лишь от случая к случаю наведывался в имение и слишком редко виделся с женой, чтобы зачать второго ребенка, поэтому следующая беременность заставила себя ждать. Кэролайн думала, что никогда больше не испытает того восторга, который охватил ее, когда она в первый раз взяла на руки малютку Эванджелину. Однако изменения в организме наполнили ее предвкушением любви, неодолимой, мощной, и Кэролайн отдалась этому чувству, что-то тихонько напевала неродившемуся еще младенцу, ощущая, как он постепенно заполняет пространство между ребрами, — зернышко тепла и жизни в ее иссушенной оболочке. Но мальчик — это был мальчик — родился слишком рано, на много месяцев раньше срока, и шансов выжить у него не было. Доктор ничего не смог сделать и хотел просто унести его, завернув в окровавленные простыни, но Кэролайн потребовала, чтобы ей показали ее дитя. Она вглядывалась в крохотное, еще не сформировавшееся личико и поражалась — тому, что еще способна чувствовать боль утраты, тому, что глаза еще могли наполниться слезами. Это был последний запас любви, все, что у нее еще оставалось, — и она выплеснула его до конца, вложила в этот взгляд, долгий прощальный взгляд на лицо мертвого младенца. Она передала ему последнюю щепотку своего душевного тепла, а потом доктор все же унес его, и все было кончено.

Выздоровление Кэролайн было долгим, она так никогда и не оправилась от этой потери. Со временем, когда она окрепла настолько, что смогла принимать знакомых и Батильду, навещавшие находили ее вялой и безжизненной. Кэролайн почти не участвовала в общей беседе, движения ее были неуверенными, а красота заметно поблекла. Глаза ее ввалились, щеки запали, руки стали похожи на птичьи лапки, а на висках забелели седые прядки, хотя ей не было еще и тридцати. Кэролайн походила на призрак, словно часть ее пребывала в какой-то иной реальности. Люди сокрушенно качали головами и долго колебались, прежде чем добавить Кэлкоттов в список приглашенных гостей. Оставаясь одна, Кэролайн подолгу гуляла. Она все ходила и ходила по парку, словно разыскивала что-то. Однажды она прошла через лес к поляне, на которой до сих пор стояли Динсдейлы. Они научились обходить большой дом стороной и никогда больше не приходили, чтобы обменять труд на пропитание. У Кэролайн теперь не было предлога требовать изгнания семьи, и это лишь сильнее разжигало в ней ненависть к Динсдейлам.