— К черту, — говорю я папе. — Мы не говорили об этом ни разу за последние

годы. Я не вижу оснований говорить об этом сейчас. Ущерб нанесен.

Отец смотрит на меня.

— Ущерб был нанесен, — соглашается он. — Но нет никаких причин, чтобы

сделать его хуже. Давай поговорим.

Я сажусь и делаю глоток воды.

— Прекрасно. Почему ты не заставил меня рассказать о том, что случилось?

Если мы собираемся говорить, то могли бы сократить это разговор.

Отец смотрит на меня, потом его взгляд падает на пол.

— Потому что так было легче. Я водил тебя к психотерапевту, но ты не

разговаривал. Я сам пытался заставить тебя рассказать об этом, но ты отказался. И тогда я

решил, что, может быть, я действительно не хочу знать, что произошло. Это оставило

такой сильный след на тебе, поэтому я не был уверен, что смог бы иметь с этим дело.

Таким образом, я перестал пытаться. А потом терапевт сказал мне, что, по его мнению, ты

на самом деле подавляешь воспоминания, что, казалось, даже лучше.

Я наливаю себе еще. Мой язык кажется опухшим от обезвоживания.

— Они поймали его?

Меня передергивает, когда папа качает головой.

— Нет. У них нет описания, чтобы двигаться дальше. Никто из соседей ничего не

видел, они не видели, чтобы кто-то приходил или уходил. У полиции нет никаких зацепок,