Перепроверив содержимое сумки, Иван Павлович сунул в карман ключи и пачку «Беломора» и вышел из квартиры.

На Заневском бодрость оставила его. Захотелось обратно, на тахту, к телевизору. Начинался рабочий день, на остановках толпились люди, другие спешили на площадь, к метро. Иван Павлович закурил и двинулся туда же, но не на метро, а дальше, к мосту.

С каждым шагом чуть-чуть прибывали силы. На мост он ступил уже выпрямившись, твердым шагом, а с моста сходил уже чуть не вприпрыжку. По Неве гулял свежий ветерок, погожее утро улыбалось.

Где-то возле Полтавской он почувствовал, что устает, что путь впереди неблизкий и часть его можно бы и проехать. Он втиснулся в подошедший троллейбус, некоторое время притирался, стараясь поудобнее разместиться в объеме, выпавшем на его долю, и лишь затем смог обратить внимание и взор на окружающее.

За окном плыл Невский, неузнаваемо изменившийся за последние годы — и особенно на уровне первых этажей, что, собственно, и мог видеть притиснутый к компостеру Иван Павлович. Новые вывески, новые лавки, кафе, новые люди, не очень понятные Ивану Павловичу… Впрочем, попадались и другие, из его времени — а в троллейбусе и вовсе ехали только такие. Троллейбус — это вообще вне перемен в течение жизни, это для каждого — постоянное. У кого-то состарилась мама, дети подросли и разлетелись в дальние края, внуки народились, зять десять лет деньги копил, да так квартиру и не купил, брата убили в Цхинвале, племянник женился и развестись успел, и снова жениться… а троллейбус все катит, как в шестидесятые, в семидесятые, в восьмидесятые — те же маршруты, та же публика, те же контролеры. Меняется лишь плата за проезд.

У Литейного люди схлынули у передних дверей, и на секунду, пока не зашли новые пассажиры, там стало свободно, даже пусто. Взгляд Ивана Павловича упал на открывшуюся заднюю стенку водительской кабины — и он вдруг вскрикнул. Стоявшие рядом взглянули удивленно и встревоженно, дружно отодвинулись на шажок. Но ему не было до них никакого дела…

То ли водитель — или его напарник — был большим эстетом и любителем недавней старины, то ли наоборот, нисколько не интересовался художественным оформлением кабины и сохранил его в том виде, в каком получил от предшественника, — это ведь неважно. В любом случае прямо на Ивана Павловича с так хорошо знакомого ему, чуть выцветшего календаря пятнадцатилетней давности смотрели те самые, неповторимые, бездонные, получившиеся на фото аквамариновыми глаза. Из прошлого обращалось к нему лицо с нежным овалом, пухлые, чуть приоткрытые губы, слегка вьющиеся черные волосы. Сомнения не оставалось — это была она. Она… Все то немногое, что осталось в этой жизни, отдал бы, лишь бы не знать этого лица, не видеть никогда, не вспоминать — или же иметь перед глазами каждый день и час — но живое, любящее, любимое…