Уже в самом начале съемок Таня поняла, что Анатолий Федорович Клюквин — человек исключительно занятой, масштабный и государственный. Реквизировав под свой грядущий шедевр полдесятка лучших павильонов студии, он начал съемки в пяти местах разом, поставив во главе каждого участка одного из своих молодых помощников — шустрых и крепких парней, похожих то ли на кэгэбэшников, то ли на профессиональных комсомольцев. Раз в день, около полудня, он появлялся на студии, вместе со свитой обходил площадки и удалялся. Через некоторое время к его дублерам прибегал курьер с записочкой, и молодые люди, объявив получасовой перерыв, уходили на инструктаж. Почти все кадры снимались с первого дубля. Здесь, как и во всем, товарищ Клюквин неукоснительно следовал указаниям свыше, а главное на этот год указание звучало так:

«Экономика должна быть экономной!» Огромная четырехчасовая картина была практически отснята за три неполных месяца. Что ж, и это было в полном соответствии: разве не был призыв «наращивать темпы» девизом всей пятилетки?

Госприемка прошла на «ура», всех, имевших отношение к фильму, угостили ошеломляющим банкетом и выдали поразительные, по крайней мере для Тани, премиальные — полторы тысячи рублей. За полтора месяца они с Никитой просвистели половину этой суммы в свободное от съемок и «биби» время, а вторую половину Таня положила на книжку. И вот теперь, в феврале, Таня вновь оказалась в Москве, в номере на тринадцатом этаже гостиницы «Россия» (товарищ Клюквин экономил только на пленке и съемочном времени), из окна которого могла разглядеть веселые луковки Василия Блаженного, чуть присыпанные снегом. Никита проводил ее со «Стрелы» до самого номера, а поскольку заехать за ней, чтобы отвезти на официальную премьеру во Дворце Съездов, должны были только в половине шестого, то времени для «сладкого зуя» нашлось с избытком.

В их любви была некоторая странность, недоговоренность, которая, может быть, и придавала ей столько очарования. Никита, нисколько не стеснявшийся на людях демонстрировать свою близость с ней — словами, жестами, поцелуями, — на свидания приходил как бы тайком, никогда не упоминая о них при третьем лице, наотрез отказываясь переехать к ней, предпочитая жить с матерью и отчимом, а в Москве селился не в соседнем с ней номере гостиницы, а у кого-то из своих многочисленных московских друзей, чаще — у Огнева.

Прожив с ним больше полугода, зная каждую родинку, каждую складочку на его теле, она мало что знала о нем, хотя о себе успела выложить все — от рождения на торфоразработках, раннего сиротства, детдома в городе Дно, жизни с Лизаветой и Виктором, вынужденном отъезде в Ленинград и работы прислугой при безумной парализованной старухе. Не остались неизвестными Никите и роман с Женей, и обстоятельства знакомства и последующего брака с Иваном, и прочее, и прочее… Умолчала она лишь об эпизоде с Рафаловичем — но это была уже не только ее, но и чужая тайна.