Попыталась завязать разговор, убедиться, что пациент в нормальном состоянии. Чтобы он поговорил со мной о Фрейде и Марксе, обо всем, о чем любил говорить.

– Ага.

Он положил книгу, растянулся на кровати и посмотрел на меня.

– Вы-то как? – Мальчик улыбался, и я подумала, что он в порядке.

– Героически выдерживаю ночные смены, – я тоже улыбнулась, стоя в дверях.

– Не сомневаюсь, – ответил он и потянулся к пульту. – Ничего в это время интересного.

– Да уж, – ответила я. – Ты не устал? Может, тебе холодно?

Я глянула на окно.

– Всегда был совой, – он поглядел на меня, на телевизор и опять на меня. – Вы не могли бы вот это поправить?

Он показал на подставку телевизора. Это была длинная крепкая штанга, изогнутая в середине под сорок пять градусов.

– Хорошо, – кивнула я. – Хотя это точно не входит в мои должностные обязанности.

– Вы хороший человек, Рейчел, – сказал он тихо.

– Как ты себя чувствуешь после… после нашего разговора?

Он посмотрел мне в глаза.

– Спасибо. Хорошо чувствую. Вы правильно сделали, что мне рассказала. И я этого не забуду.

Он кивнул, мрачно отвернулся, как делают подростки, когда стараются скрыть появившиеся на глазах слезы.

– Так нормально? – я повернула штангу.

Он посмотрел оценивающим взглядом:

– Чуть повыше. Я его наклоню и буду смотреть лежа. Устал.

Я подумала, что ему становится хуже. Я регулировала держатель, чтобы ему было удобнее, а рак шел своим ходом.