Я никому не говорила. Не хотела, чтобы кто-то меня пожалел, стал отговаривать и, возможно, отговорил. Потому что все уже решено, да и выбора нет.

А Никита…

До этой поездки он был моим другом. Друг, даже лучший — это мой друг.

А мама, даже если она совершает ошибки, — это святое.

— Теперь ты понимаешь, почему я должна уехать? — спросила я у Никиты, прежде чем провалиться в сон.

— Да, — ответил он.

Подавив грусть, я обняла его крепко-крепко, прижалась к нему сильно-сильно и впервые за прошедшие ночи наконец-то спокойно уснула.

Это был удивительный сон. И стоило ждать его столько ночей. Мне приснилось, что, едва я закрыла глаза, Никита поцеловал меня в губы и стал что-то шептать. И хотя язык, на котором он говорил, снова был мне незнаком, я почему-то знала, что он меня успокаивает. И обещает, что никогда не отпустит.

Кажется, я ворчала, что никогда — это долго, а он смеялся и говорил, что ничего, именно столько он и протянет, чтобы вдруг не нарушить клятву.

— Какую клятву? — спросила я в этом сне.

— Брачную, — сказал он уже на знакомом мне языке. — Какую же еще? Древнюю брачную клятву восточных мужчин нашего рода.

И теперь рассмеялась я.

Потому что — ну какая такая брачная клятва? С чего это вдруг? И при чем здесь Никита и я? Мы ведь… мы ведь с ним…

— Что «мы», страусеныш? — требовательный взгляд карих глаз заглянул в самую душу, встряхнул ее и…

И я поняла, что солгать не смогу. Ему — не смогу. Разве что спрятаться, нырнув еще глубже в сон.

— Спи, страусеныш, — позволили мне после еще одного поцелуя. — Завтра будет очень насыщенный день. День перемен и сюрпризов.

Я встрепенулась, попыталась проснуться и осознать: вдруг показалось, что сон и реальность смешались, но…

— Спи, — услышала тихий смех довольного жизнью мужчины, — я буду очень стараться, чтобы эти сюрпризы тебе понравились.