Гизела подумала о том, что она никогда не принимала постриг и солгала не только другим монахиням, но и самому Господу.
Гизела подумала о том, что она никогда не принимала постриг и солгала не только другим монахиням, но и самому Господу.
– Ты должен вернуться в монастырь, – сказала она. – А что касается короля Людовика и исходящей от него опасности… Я лично напишу ему письмо и пообещаю раскрыть кое-какие порочащие его подробности, если он когда-либо посмеет угрожать тебе.
Ты должен вернуться в монастырь,
сказала она.
А что касается короля Людовика и исходящей от него опасности… Я лично напишу ему письмо и пообещаю раскрыть кое-какие порочащие его подробности, если он когда-либо посмеет угрожать тебе.
– Но чем мне это поможет? – неуверенно протянул Арвид. – Что, если он заставит замолчать не только меня, но и тебя?
Но чем мне это поможет?
неуверенно протянул Арвид.
Что, если он заставит замолчать не только меня, но и тебя?
Гизела кивнула. Она и сама думала об этом прошлой ночью. Бессонной ночью.
Гизела кивнула. Она и сама думала об этом прошлой ночью. Бессонной ночью.
– Ты послушник – а я настоятельница монастыря, – сказала она. – Убить аббата или аббатису – страшное кощунство, и Людовик это знает.
Ты послушник – а я настоятельница монастыря,
сказала она.
Убить аббата или аббатису – страшное кощунство, и Людовик это знает.
Арвид промолчал.
Арвид промолчал.
– Конечно, это означает, – продолжила Гизела, – что я не смогу отказаться от своей должности, как собиралась. После всего случившегося сестры обрадуются, если я больше не стану поднимать этот вопрос.
Конечно, это означает,