Их с Раймондо сын, пятилетний Улдерико, уже второй день не отходил от пруда с экзотическими пестрыми рыбами. Слуга маркиза, японец, подал хозяевам идею соорудить в саду возле дома водоем наподобие тех, что являлись привычным украшением дворов у него на родине. Лабиринт не слишком глубоких каналов вился по лужайкам, ныряя под маленькие декоративные мостики, огибая кочки, усаженные камышом и сверкая бликами солнца, соединял два бассейна в разных концах парка — тенистой рощице у самого здания и на отдаленной солнечной полянке.

— Как же это красиво, маменька!

И кто бы мог подумать, что мальчика так умилит беготня за стайками причудливых водных созданий!

— Ну будет вам, мой юный друг! — откликнулась Ассанта, отрываясь от Таро. — Вас уже заждался учитель. Пожалуй, пора привести себя в порядок и отправиться в классную комнату, вы согласны со мной, Улдерико?

— Да, маменька! Можно еще минутку? Всего одну!

— Хорошо, но не более. Иначе я буду вынуждена позвать гувернера! Хотите вы этого, или вы уже взрослый молодой человек?

— Нет, нет, маменька, через минуту я буду уже на уроке! Обещаю!

Она уже хотела было вернуться к раскладу, как увидела поднимавшуюся к ней на террасу Эртемизу и всплеснула от неожиданности руками:

— Неужели я не сплю? На ловца и зверь бежит! Здравствуй, дорогая, как я рада тебя видеть!

На всякий случай Ассанта, зная непредсказуемость норова художницы, решила не говорить ей, на кого гадала, и сгребла карты в одну общую груду на мраморном столике. В глубине души ей не понравилось такое совпадение: как будто это было лишним доказательством того, что Таро не лжет…

Они обнялись, и Эртемиза присела возле нее на скамейку, позволив маленькой белой собачонке в синем ошейничке обнюхать руку. Учуяв запахи красок и разбавителя, пес недовольно чихнул, тявкнул и снялся с места. Ассанта засмеялась; своим безошибочным и приметливым женским взглядом она тут же уловила новое в повадках подруги — то, на что прежде не было и намека: плавная, довольная каждым движением грация, пришедшая на смену порывистому желанию убегать и прятаться, уверенное достоинство взрослой женщины, а не робость монашки, готовой к выволочке от настоятельницы. Но между тем сейчас в лице Мизы читалась и тревога. Именно тревога, не скорбь, которую можно было бы предполагать в связи с ее траурным нарядом. Впрочем, подумала маркиза, траур по Пьерантонио она носит формально, даже не скрывая облегчения, за что Ассанта не только не осуждала ее, но и всецело поддерживала. После того, как это ничтожество обращалось с женой, маркизе на ее месте вряд ли удалось бы подавить в себе желание сплясать тарантеллу на его могиле.