Это всё наша жизнь. С каких-то неведомых пор ставшая одной на двоих, как рассвет, как кружка со сладким чёрным кофе, как полгода воспоминаний, растянутых на десять лет разлуки.

При других вводных данных эту задачку получилось бы решить в несколько простых действий. А теперь, сколько ни крути, какие формулы не подставляй, раз за разом получается только чёртов неправильный ответ.

И он всем своим существованием спутывает и без того разрозненные, надорванные и разбросанные мысли, и каждый слишком громкий, гневный, резкий его выдох — как короткое замыкание, после которого мне приходится уйти на вынужденную перезагрузку, напрочь сбивающую работу всех ранее отлаженных и идеально функционирующих программ. Тут уже не до составления алгоритмов, не до каких-то расчётов — лишь бы не сбились самые жизненно важные настройки.

Потому что я вижу эти загорелые пальцы со слегка покрасневшими, оббитыми костяшками, и чувствую их стальную, властную, будоражащую хватку на своём горле, ощущаю шероховатости на подушечках и кровоточащие порезы под своим языком, до сих пор словно выгибаюсь под их толчками внутри себя и напрочь забываю, как дышать.

Как мыслить, как разговаривать, как жить в этом ёбаном мире, где я не в состоянии справиться с собственными эмоциями, желаниями и воспоминаниями.

— Маша? — на голос Глеба я реагирую неохотно, отрываю взгляд от таблицы, что светится во весь экран вот уже неприлично долгое время, и перевожу на него, только усилием воли сдерживаясь от хамского «чего тебе?».

Оно и к лучшему: судя по выжидательно-удивлённому выражению на лице Глеба и нервно ёрзающему на стуле Ромке, мне следует напрячься и понять, что происходит в мире реальном, пока мысленно я всё ещё в купе, слишком тесном для двоих ненавидящих друг друга людей.

— Тебе сколько раз нужно повторить, чтобы дошло? — цедит Кирилл, выпячивая свой гнев наружу слишком открыто и демонстративно, чем прилюдно расписывается в собственной беспомощности.

Зря, Кирилл. Зря ты вообще пришёл после всего, что мы натворили.

Мне неожиданно хочется потянуться ему навстречу. Только проще отгрызть себе руки, чем поддаться порыву и накрыть своей ладонью его пальцы, подрагивающие от ярости, почти сжимающиеся в кулаки. Лучше выколоть себе глаза, чем каждым чересчур долгим, жадно-облизывающим, унизительно-заботливым взглядом на него кричать о своей зависимости.

— Зачем что-то говорить, если можно просто написать записку, а, Кирилл? — мне до последнего кажется, что удаётся поддерживать прохладно-равнодушный тон, но на его имени голос ломается, трескается как тонкий лёд под ногами, выбивая из меня испуганно-отчаянный вскрик.