— Давайте просто сходим на перекур… — начинает Глеб наигранно бодрым голосом и хлопает в ладоши, пытаясь отвлечь на себя внимание.

— Только попробуй выйти за порог этой квартиры, и ты навсегда вернёшься в свой сраный зажопинск! — вибрирующий от гнева голос Кирилла проносится по комнате ураганом, сносит жалкую попытку разрядить обстановку, бьёт по Роме, вынуждая его испуганно отшатнуться в сторону, и добирается до меня уже затухающими волнами.

Только смерть могла бы остановить меня от того, чтобы обернуться и взглянуть в его лицо. В подробностях рассмотреть то, что четыре года назад не позволили темнота и собственная гордость. Увидеть того заносчивого, граничащего между помешательством и вседозволенностью Кирилла Зайцева, который запугал меня и вышвырнул ночью на обочине огромной дороги.

Я ненавидела его за этот поступок три с половиной года. Я пыталась разобраться, чего же он на самом деле тогда добивался, все последние пять месяцев.

И теперь это стало необходимостью. Зависимостью. Блядской, никак не вытравливаемой из моей души радостью, — видеть, как он доведён до предела терпения и возможностей, сбит с толку, уязвим не меньше меня и испуган.

— Как Ксюша? Мёртвой? — уточняю с ненормально широкой улыбкой, не слезающей с губ с того самого момента, как мне удалось отчётливо понять, услышать, увидеть, что именно он так боится потерять.

— Даже не сомневайся! — его ответ вызывает у меня громкий, искренний, весёлый смех, под аккомпанемент которого я разворачиваюсь на пятках и демонстративно ухожу. Дверь на кухню уже закрывается за моей спиной, но его угрожающе-дрожащее «Маша!» успевает юркнуть в тонкую щель и последовать следом до спальни, где обессиленное и покрывшееся испариной тело двигается будто обособленно от разума и ничком падает на кровать.

Я знаю, кого он так сильно боится потерять.

Только не знаю, что мне теперь с этим делать.

* * *

Глеб появляется на пороге спальни ровно через то время, которое требуется для шести шагов, оделяющих её от коридора. От злобного хлопка закрывшейся за Кириллом двери с потолка слетело несколько крупинок штукатурки, и мне приходится зажмуриться на мгновение, чтобы перестать улыбаться.

— Кирилл ушёл, — сообщает он сухо спустя некоторое время и снова делает поистине драматичную паузу, ожидая от меня какой-либо реакции.

Ощущаю себя участницей какой-то нелепой творческой самодеятельности, где необходимо разыгрывать серьёзность, когда так и хочется засмеяться. Хохот, еле заглушенный мной недавно, до сих пор сидит в солнечном сплетении диковинным зверьком, который безустанно ворочается, копошится, царапается в попытке выбраться наружу, постепенно сводя меня с ума.