Поставили свою гордость, самолюбие, взаимную обиду многим выше чувства, несмотря ни на что оставшегося жить внутри.

И сейчас, когда все мои желания извилистыми и тернистыми тропами ведут лишь к ней одной, сливаются к ней прозрачными горными ручьями, падают именно к её ногам, меня снова настигает исподтишка посланный вселенной удар под дых.

— Я не знаю, что сказать ей, Илья, — ловлю себя на том, что трусливо закрываю глаза, откинувшись головой на спинку дивана в гостиной. Моргаю, выхватывая взглядом потолок на какие-то секунды, и снова жмурюсь, свободной от телефона рукой до боли сжимаю собственные волосы. — Нам нужно несколько дней, чтобы придумать, как быть дальше.

— Понял тебя, — тихий и приглушённый голос звучит как запись на старом кассетном магнитофоне, и он сбрасывает звонок, оставляя меня в ещё более смешанных чувствах.

Как забавно, что именно сейчас, отчаянно нуждаясь в чужой злости, ярости, в обвинениях и ненависти в свой адрес, которые бы так естественно слились с моими внутренними ощущениями, я, напротив, получаю со всех сторон только незаслуженные понимание и поддержку.

Дёргаюсь и оборачиваюсь на внезапный шорох со стороны коридора, и застаю Машу, стоящую в дверях. Зажатое в её безвольно опущенных вниз руках одеяло прикрывает голые коленки, свисает до самого пола и стелится по нему, и, проследив за моим взглядом, она торопливо и будто слегка смущённо подтягивает его к груди, неловко перехватывает руками, силясь удержать.

— Я сюда не подслушивать пришла, — поясняет она, по-своему истолковав столь долгое и пристальное внимание с моей стороны. От прохладного воздуха её соски затвердели и призывно торчат вперёд, пошло топорщатся под белой тканью одной из моих футболок, взятой без спроса, впервые нагло вытащенной прямо из шкафа — судя по немому вызову в голубых льдинах её глаз, этот факт должен хоть отчасти нейтрализовать общую умилительность момента.

Но выходит совсем наоборот. Я улыбаюсь, как идиот, как просидевший всю свою жизнь в темнице узник, впервые вышедший на белый свет и теперь любующийся великолепной в своей хрупкой, неописуемой красоте бабочкой.

Замечая это, Маша притормаживает на середине пути ко мне, замирает среди комнаты, хмурится и снова подтягивает выше объёмное, тяжёлое одеяло. Кажется, что вот сейчас её губы, до сих пор не вернувшие нормальный розовый цвет после приступа, раскроются и выплюнут ещё несколько оскорблений, пожеланий, проклятий в мой адрес, и мне снова придётся подрываться и бежать вслед за ней, догонять, останавливать, возвращать эту упрямую сучку себе.