Но больше, чем за Свету, душа у Мухаббат болела за Фазыла. «Бедный! И что он сейчас делает, каково ему там, рядом с могилой любимого человека?»

В это время подъехала арба с минеральными удобрениями. Надо было немедленно разгрузить. Работа на время отвлекла Мухаббат от печальных мыслей. А там подошли женщины, которые разбрасывали по полю навоз. Заговорили о своих заботах, и опять Мухаббат не то что забыла о случившемся, а перестала о нём думать, уйдя с головой в привычные и неотложные дела.

Здесь же, в поле, был и Джамалитдин-ака. Раненая рука у него стала понемногу заживать. Его меньше беспокоили мучительные боли, но работать этой рукой он всё ещё не мог. Поэтому, наверное, и стоял он, как всегда за последнее время, прислонившись к столбу, подпиравшему навес полевого стана, внимательно следя за работой колхозников. Нет, он даже не следил, а любовался. Ему нравилось, когда люди работали с охотой, с шутками и песнями. Только сегодня почему-то песен не слышно. И на Мухаббат лица нет. Ах, да!.. Это вчерашнее горестное известие Петра Максимовича… Эх, доченька! Много же на тебя за такое короткое время неприятностей и горя свалилось.

Арбу разгрузили, и колхозники стали расходиться по домам. Мухаббат, отряхнув платье от насыпавшегося на него удобрения, пошла рядом с бригадиром. Они уже доходили до первой из кишлачных улиц, когда Джамалитдин-ака заговорил:

— Касымджан, оказывается, жив!

— Что?! — радостно вскрикнула Мухаббат.

— Да, жив. Письмо пришло…

— Нет, это правда? — переспросила Мухаббат. — Когда вы получили письмо?

Глаза её блестели возбуждённо и радостно. Но хоть и сильно взволновало известие женщину, она не могла не подивиться выдержке этого человека. Носить в кармане такое драгоценное письмо и молчать, а заговорив, быть таким спокойным. Впрочем, Джамалитдина-ака эти черты отличали всегда. Один раз он только сорвался, перешёл на крик. Там, в чайхане, когда разбирали клевету Максума-бобо, Мирабида и Хайдарали.

— Сегодня получил, — так же спокойно ответил между тем Джамалитдин-ака.

Нет, не так уж и спокойно. Мухаббат наконец заметила, что взгляд бригадира, всегда угрюмый и сосредоточенный, посветлел, потеплел, а голое чуть приметно вздрагивал.

— … Сегодня, — повторил он. — Сразу в один день два письма пришло. Одно мне, а другое — Каромат. Своё я прочитал и даже, признаюсь, прослезился на радостях… Хотя слишком чувствительным никогда не был. Да простится, наверное, мне, старику… Ты-то поймёшь меня. Сама испытала, как теряют и находят ушедших на войну близких людей. Так вот, своё я прочёл, а то, другое, что Каромат адресовано, спрятал.