– Она не бежала от судьбы, – произносит Вашаки.

Я медленно качаю головой:

– Нет. Она всегда… сохраняла присутствие духа. Всегда стремилась к… трансценденции.

У Джона долго не выходит это перевести. Трудно объяснить, что такое трансценденция. Несколько минут они с Вашаки оживленно переговариваются, но я не понимаю ни слова.

– Вашаки хочет знать, как ей это удавалось, – говорит Джон, поворачиваясь ко мне.

«Разве ты злишься на птицу за то, что она может летать? Или на лошадь за ее стать? Или на медведя за его острые зубы и когти? За то, что он больше тебя? Сильнее? Этого не изменить, даже если уничтожить все, что ненавидишь. Ты все равно не станешь ни медведем, ни птицей, ни лошадью. Ненависть к мужчинам не поможет тебе стать мужчиной. Ненависть к своей утробе и груди, к слабости собственного тела не поможет тебе от них избавиться. Ты все равно будешь женщиной. Ненависть никогда ничего не исправит».

Мамин голос звучит у меня в голове, будто она снова рядом и делится со мной своей простой мудростью. Я передаю Вашаки то, что она сказала мне.

– Мама говорила, что трансценденция – это когда мы возвышаемся над тем, что не можем изменить, – добавляю я.

– Как узнать, что можно изменить, а что нет? – передает Джон вопрос Вашаки.

Я качаю головой. Ответ мне неизвестен.

– Мы не можем изменить то, что есть. И то, что было, – помедлив, произносит Джон. – Только то, что еще может произойти.

Это особый мир, который существует за пределами нашего мира. То, что может осуществиться.

Вашаки обдумывает это, а затем касается оленьей кожи и смотрит на меня. Он готов приступить.

– Этот сон… Это видение явилось ему несколько лет назад. Вашаки беспокоился, как бы шошонов не подмяли под себя другие племена, вытесненные со своих земель белыми. Он ушел один в пустыню, постился и молился… три дня. И вот что он увидел, – переводит Джон.

Вашаки ненадолго умолкает, прикрыв глаза и не двигаясь, как будто пытаясь вспомнить. Когда он снова начинает говорить, я перестаю думать. Я просто рисую – то пальцами, то кисточками из конского волоса, которые сделал для меня Джон, чтобы прорисовывать мелкие детали.

Вашаки рассказывает о повозках, которые двигаются сами, и о железных конях. Он описывает гигантских птиц, которые на самом деле и не птицы вовсе, и люди путешествуют на них в места, о существовании которых он даже не подозревал. Вашаки говорит, что мир станет маленьким, а земля изменится и индейцев не останется. Красная и голубая кровь сольются в одну кровь. В один народ. Голос Джона надламывается от переполняющих его чувств, а по моему лицу текут слезы, но я продолжаю слушать и рисовать, а Вашаки – говорить.