Я жевала механически, а сама всё думала о том, когда же мне принесут моего сыночка. Какой она будет – наша первая встреча? Какой он – мой малыш, мое дитятко? Я уже любила его бесконечно. И не только потому, что носила в своем чреве девять месяцев, но и потому, что это был ребенок Юнги.

И когда, наконец, в палату начали вносить маленькие, громко ревущие свертки, с нетерпением всматривалась в каждый – но их всё проносили мимо меня, к другим женщинам.

Я уже начала волноваться, когда акушерка поднесла ко мне такой же сверточек – в типичной роддомовской пеленке, потерявшей свой цвет от многочисленных стирок и дезинфекции, с маленькой темноволосой головёнкой и – странно тихий.

- Что?.. – с замиранием сердца спросила я. – Почему он молчит?

- Так уж наорался, бедненький! – сочувственно произнесла женщина. – А сначала-то поголосил! Чистый певец! Вот теперь и спит. Ну, ничего, мамку почует и проснется, как миленький! Подставляй руки, мамочка! Да осторожнее, смотри! Держи крепче!

- Да у меня уже были младенцы, - произнесла я. – Давно уже, правда… - и приняла на руки теплое маленькое тельце и впилась взглядом в крошечное личико, еще красненькое, замечая и носик-пуговку, и темные полукружья ресничек – неожиданно длинных, и розовый ротик с губками-бантиками. Бантики эти шевелились, причмокивая, словно и во сне малыш искал грудь. Ма-а-аленький мой!..

Огромная нежность затопила меня, и я осторожно прижала свое сокровище к груди и почувствовала, как крошечные ножки и попка, закутанные в пеленку, напряглись, словно сыночек почувствовал, что он уже не один, в кроватке, а с мамой, которая и позаботится о нем, и защитит от огромного страшного мира. И еще интенсивнее начал чмокать губками.

Я распахнула халат, высвобождая грудь, и поднесла к этим требовательным губкам. И мой кроха, словно это было для него привычно и знакомо, словно он уже тысячу раз делал это, захватил сосок и засосал-зачмокал.

Вокруг что-то ворковали другие мамочки, кормя грудью своих чад, но все это проходило мимо моего сознания, оставаясь далеким, ничего не значащим гулом. Сейчас весь мой мир, вся вселенная сосредоточились в этом крошечном человечке, важнее которого не было никого на свете.

Малыш пососал-пососал, а потом, видимо, задремал от таких титанических усилий. Но стоило мне только пошевелиться, как он опять начал кушать – быстро, жадно, словно боялся, что вот-вот отберут у него это вкусное, сладкое и такое приятное. А потом вдруг как распахнет глазенки – большие, темно-синие, с азиатским разрезом. Уставился прямо мне в лицо – и смотрит, бровки нахмурил, потом опять расслабил, да так потешно, что я тихонько засмеялась и, глядя на него, сказала: