— Это просто невероятно, — почти со стоном, сопротивляясь или пытаясь принять данную действительность вопреки всем возможным последствиям.

Нет, он никогда не посмотрит на меня с осуждением и не спросит: "Как ты могла?.. Как ты могла отдаться этому неандертальцу? Почему не дождалась меня? Почему, твою мать???"

— Такова жизнь и сука-судьба, — моя жалкая попытка свести все в шутку на все возможные будущие вопросы. Но не смешно, почему-то, даже мне. — Ну, да, он был первым моим мужчиной… а ты будешь первым мужчиной, который в меня кончит.

Эллис, прикуси язык. Твой ПМС действует на твои мыслительные процессы далеко не лучшим образом. Ты же прекрасно знаешь, что ему надо сказать — чтобы он хотел услышать. Что он всегда будет первым во всем. Что никакой Митчелл ему в подметки не годится. Он и есть твой самый ПЕРВЫЙ НАСТОЯЩИЙ мужчина.

— Ему реально надо было что-нибудь сломать или… так прокатать по всем болевым точкам, чтобы выработался пожизненный условный рефлекс. — поднимает лицо с… почерневшими глазами, и меня снова накрывает жаром вскипевшего в крови адреналина. Четко осознаю лишь одну вещь — он может это сделать, и он не шутит, ибо желание куда сильней расчетливого прагматика.

— Увидел тебя — рванул на другой конец континента.

Смеюсь почти с облегчением, но так и не сумев до конца понять, была ли это шутка…

— Выдрессировать, как собачку Павлова за один сеанс боли? Разве такое возможно?

Тема с вероятными опасными последствиями переместила стрелку на несколько градусов в другую сторону. Зверь еще напряжен, но заметно успокаивается. Смотрит мне в лицо и видит теперь только меня.

— Тебя, наверное, в детстве никогда не били ремнем и не применяли прочих телесных наказаний? Я угадал?

— С чего ты взял? Конечно, наказывали, как и большинство детей.

Отрицательно качает головой с ироничным прищуром глаз.

— Сможешь вспомнить хотя бы парочку самых ярких и незабываемых?

Пытаюсь напрячь память и действительно… натыкаюсь на сплошные пробелы… хотя нет, что-то…

— Кажется… да. Когда мама меня один раз ударила ладонью по губам… — хмурюсь, то ли с неуверенностью, то ли с попыткой преодолеть залежавшие и покрытые тремя слоями древней пыли детские комплексы. — Было очень… больно… господи. Могу поклясться, что даже помню этот удар чуть ли не насквозь, отдачей в затылок… Мне тогда было где-то года четыре, не больше.

— Мозг запоминает самые сильнейшие и глубокие переживания, включая моменты острой и нестерпимой боли. Поверь мне на слово, ты еще отделалась легким испугом. Достаточно всего лишь раз конкретно и как следует отлупить ребенка ремнем, чтобы эта боль прошилась в его памяти именно условным рефлексом.