Ксеня беспечно передёрнула плечами.

- Зато у меня теперь итальянское гражданство.

- Да, - кивнула я, - у тебя итальянское гражданство, у мальчиков итальянское гражданство, а, спрашивается, что сделал Роман Артурович, со всей своей честностью и принципиальностью? Со своей любовью к семейным ценностям? Также снял с себя любую ответственность?

- Всё в нашей жизни сделал он. Тебе не понять.

- И ради его удовлетворения ты готова отвернуться ото всех?

- У меня семья, Вика. – И упрямо повторила: - Тебе не понять.

- У меня тоже семья, Ксюша. Ту, которую ты позабыла. Но тебе, кажется, тоже не понять.

Мы обе замолчали, разозлённые, обиженные, непонимающие… Мне хотелось плакать, мне хотелось продолжать ей что-то говорить, доказать её неправоту, но слов у меня не находилось. Я смотрела на Ксеню и понимала, что она настолько комфортно обосновалась в своём удобном мирке, что никого слушать не станет. Она только повторяла: «Рома сказал, Рома решил», и на её лице в эти мгновения появлялось столько умиротворения, довольства, что спорить с ней было бесполезно. У неё, на самом деле, была своя жизнь, с детьми и с мнением мужа, или кем она его считала, спорить с ним она, не то чтобы не смела, а попросту не хотела. Складывалось впечатление, что однажды взяла и перечеркнула всю свою прежнюю жизнь, всё, присущее ей сумасшествие, планы, мечты и замыслы, всю свою сущность, и сосредоточила весь свой мир лишь на одном человеке. За чьей спиной она успокоилась, со всем смирилась, радовалась его присутствию рядом, занималась домом и растила его детей. И в ней, кажется, даже всплесками не возникали бури сопротивления, хотя бы той незавидной роли, по факту, любовницы, в которой она жила уже много лет. Как-то сюда ещё вплеталась история брака с итальянцем, по всей видимости, фиктивная, но теперь хотя бы понятно, почему никто не мог её найти по прежнему имени и фамилии. Их просто больше не было, не было, как и моей сестры. Передо мной сейчас стояла не Ксения Захарова, а женщина с другой внешностью, с другим отношением к жизни, с непонятными мне воспоминаниями и дальнейшими планами на жизнь. Передо мной стояла Оксана Кваттрокки. Позабывшая наш дом, наше общее детство, нашу семью. Всё, о чём она могла говорить, это о детях и о человеке, которого считала мужем, и об их жизни в Италии.

- Ты расскажешь родителям? – спросила она.

Я медлила с ответом.

- Не знаю… Как я могу такое рассказать? – в конце концов, удивилась я. – Они не переживут.

Ксения опустила глаза, в этот момент выглядела печальной и виноватой.