- Даже если ты расскажешь… я не приеду увидеться с ними.

От этих её слов стало пронзительно больно.

- Мне не столько стыдно, - продолжила она, - сколько… я не знаю, что им сказать. – Ксения пожала плечами. – Мне нечего. Наверное, потому, что я давно не их дочь. Той Ксени, Ксюши больше нет. Мне кажется, она осталась в больнице, среди неудачников и наркоманов. Мне потребовалось два года, чтобы вернуться к полноценной жизни. Рома увёз меня в Италию, и это самые лучшие мои воспоминания в жизни. Знаешь, многие бывшие наркоманы говорят о том, что им очень трудно держаться, что вокруг много соблазнов, что хочется снова ощутить ту эйфорию… А для меня это ужас. И никакой эйфории я не помню, только бесконечный бег по кругу, сначала неуёмное веселье, а потом злость, боль, грязь вокруг, какие-то люди, и полная безысходность. А после этого солнечная Кампания, и я самая счастливая женщина в мире. И это ощущение и стало для меня наркотиком. И я никому не позволю это у меня отобрать. Надо будет – буду драться, с кем угодно. Так можешь своему Андрею и передать.

Я на сестру посмотрела.

- Он не мой.

Мы встретились с ней взглядами, и сестра мне сказала:

- Захочешь – будет твой. А не захочешь – сдашься.

Это я комментировать никак не стала. Поводила пальцем по столешнице.

- Значит, ты скоро уедешь?

- Как только Рома закончит дела, заключит несколько сделок в Европе, так мы сразу и уедем. Под санкциями работать очень трудно. Из России проще.

- А как же его семья?

- А что его семья? – удивилась Ксюша. – У них всё хорошо, они ни в чём не нуждаются. Рома всё для этого делает. Он, вообще, всё для всех делает. Остаётся только наизнанку вывернуться.

- Зато смелости признаться у него не хватает, - не удержалась я от язвительности.

В ответ мне достался жесткий взгляд. И Ксения даже меня обрезала:

- Ты ещё слишком молода, чтобы до конца всё понимать.

- Да всё я понимаю. – Я поднялась из-за стола. – Просто твой Роман Артурович до паники боится раздела имущества. А тебе поёт песни о своём благородстве.

На это Ксеня обиделась, всерьёз обиделась. Настолько, что не стала мне больше ничего говорить, и, вообще, отвернулась. А я ещё постояла, смотрела на неё. Понимала, что, скорее всего, вижу её в последний раз. Но в чём-то она была права. Передо мной стоял совершенно чужой человек. С другой внешностью, с чужим именем. И нам, кажется, нечего было сказать друг другу на прощание. Но я всё же нашла слова.

- Как бы то ни было, я рада… Рада, что ты жива, что у тебя всё хорошо. Самое ужасное было десять лет думать, что ты мертва и, возможно, где-то совсем рядом. Но мы тебя никогда не найдём.