Уплыла реальность, пошатнулись стены, стоило Лёшке сдвинуть посуду на край стола. Прижались друг к другу, словно припаялись. Сердцебиение, и то стало одним на двоих, настолько сильно была вжата во вздымающуюся горячую грудь. И у самой всё затрепетало от предстоящего соития, закипела кровь, огненной лавой понеслась по венам, обжигая каждую клеточку.

Уже не боялась сделать что-то не так: в продиктованном животной страстью порыве не было места ни смущению, ни робости, ни незнанию, и уж тем более, скромности. Всё как-то само собой получалось.

Так умело и ладно она отдавалась его ласкам, что перехватывало дыхание. Хотел её до трясучки. Наступит ли когда-нибудь час, когда он сможет не реагировать на её так ярко? Возможно, и наступил бы, если не осознание грядущей разлуки. Расстаться с ней даже на день казалось адскими муками.

Почти что грубо подхватил Владку за талию и резко усадил на стол, всматриваясь полыхающими страстью глазами в раскрасневшееся лицо. Как же влекла его в ней эта черта. Что может быть прекрасней, чем женское смущение? Не наигранное, а именно вот такое: когда желание заняться любовью берет верх над прирожденной стыдливостью.

Влада задвигала попкой, удобно усаживаясь на прохладной поверхности и гостеприимно разве бедра, приглашая к действую.

Ну нееет, как бы не хотелось ворваться в неё, а проигнорировать призывно торчащие соски у Гончарова никак не получилось.

С изголодавшейся жадностью припал к ним, вызвав у девушки болезненно-сладкие ощущения по всему телу. Это и острая боль, и острое наслаждение одновременно. Лёшка приспустил штаны и, не прекращая свои ласки, потерся вздыбленным членом о подрагивающие от напряжения бедра.

— Лёша… — взмолилась, жалобно застонав.

— Что опять не так? — прорычал, будучи не в силах остановиться. Может, прозвучало резко, он не специально. Так получилось.

— У меня грудь перед месячными ужасно болит. Можно, нежнее? — попросила прямо, решив не ходить вокруг да около.

Лёха замер.

— Можно, — сглотнул, рассматривая грудь. — Конечно, можно. — И наклонившись, снова припал к соскам, но уже со щемящей нежностью. Кончик языка дразнил нежную кожу, оставляя влажный след. Губы осторожно посасывали вершинки, оглаживая пальцами налившиеся полушария. Теперь и он чувствовал её плотность.

Такая Владка рвала выдержку, заставляла член пульсировать адской болью, требуя немедленного освобождения. Но опять же не мог наброситься и взять так, как хотелось не одну ночь: жестко, рвано, грубо. Чтобы захлебнулась его именем, потеряла связь с реальностью. Пока приходилось действовать в полсилы, сдерживая рвущегося наружу зверя. Зверя, ещё не успевшего распробовать её как следует.