Мне было все равно, что бедность, мой отец и отсутствие лечения убили отца Нэша.

Я не думала об этом.

Я думала о своей гордости.

О потраченных впустую ночах, в которые я ворочалась с боку на бок, вспоминая его прикосновения.

О восхитительной плети, которой его слова опускались на мою кожу. О том, как он обращался со мной, как будто я была недочеловеком из-за того, что была Уинтроп.

О том, как я когда-то поклонялась ему, чтобы разочароваться, узнав, что он злодей.

О том, как я все еще жаждала его.

Нэш пожирал меня, словно сердце бури. Я была заперта снаружи без укрытия, вынужденная терпеть безжалостное истязание, не в силах его прекратить.

Я не выбирала своих родителей, но я могла выбрать, прикусить или нет язык, и я была чертовски уверена, что не стану этого делать.

Тон Нэша был жестче натянутой проволоки.

– Насколько я помню, у тебя двое родителей, и твои оправдания менее занимательны, чем эпизод «Семейства Кардашьян».

– Я не разговаривала с отцом четыре года.

Это заставило его замолчать. На целых две секунды.

Затем его лицо посуровело, как будто он не поверил мне, и он наконец, наконец-то, понизил голос. Из-за этого его слова прозвучали как шипение.

– И я плачу тебе больше сорока тысяч. Я понимаю, что это ничто для избалованной принцессы, которая всю свою жизнь прожила в позолоченном замке, но есть ли в твоем теле хоть капля ответственности?

– Да. Вот она, – я помахала перед его лицом средним пальцем. Я повысила голос, чтобы слышали все, – и для справки, это больше твоего члена и по ощущениям лучше.

Я развернулась, вцепившись в свой горчичного цвета поднос, как в спасательный круг. Я до боли прикусила язык, чувствуя во рту вкус крови и разочарования. Множество глаз уставилось на меня, но я была не из тех, кого унижает массовое осуждение.

Нет, меня трогали и выбивали из колеи лишь карие глаза и быстрый, как хлыст, язык.

Когда я взглянула на свою еду, она показалась мне жалкой.