– Я не дам им себя сломать, – прошептала я фразу, которая уже стала нашей мантрой.

На лице Эммета появилось подобие улыбки.

– Вот и отлично. – Он нежно чмокнул меня. – Я с тобой. И если ты вдруг забудешь, я тебе напомню.

Я на мгновение закрыла глаза. Невероятно тяжело было выбраться из его объятий. Я заставляла себя дышать ровно, пока мы шли к дому, а у меня в голове крутилась одна-единственная мысль.

Я не желала. Мне хотелось бежать прочь из этого места.

Потными пальцами я нащупала связку ключей. Руку Эммета я отпустила, только чтобы открыть дверь. Или лучше позвонить в звонок? Нет, это было бы странно. Я здесь жила. И все равно чувствовала себя незваной гостьей. Когда я открыла дверь и мы с Эмметом вошли в прохладный коридор, нас встретила тишина. Он молча следовал за мной, но от меня не скрылось то, как он разглядывал высокие потолки и гладкий каменный пол. На первом этаже было безлюдно и тихо, и я на мгновение даже засомневалась в том, дома ли отец. Но, войдя в жилую часть дома, я остолбенела.

Папа был одет в дорогие брюки и голубую сорочку, но рукава небрежно закатал по локоть. Он без остановки стучал носком ноги по полу, облокотившись на кухонный остров: в одной руке эспрессо, в другой – телефон.

На его подбородке появилась легкая щетина. Не помню, когда в последний раз видела его небритым.

У меня болезненно сжался желудок, и на какое-то ужасное мгновение показалось, что смелость меня покинула. Но потом я почувствовала прикосновение теплых пальцев Эммета между лопаток. Он мягко подтолкнул меня вперед.

Хотя мы бесшумно шли по гладкому плиточному полу, папа резко поднял голову. Я не могла распознать выражение его глаз. Он смотрел на Эммета, смотрел на меня, смерил взглядом мою щеку, которая, как я заметила в зеркале, приобрела очень красочный вид. Один лишь мускул дрогнул на его лице, а секунду спустя я уже поежилась, услышав, с каким шумом телефон и фарфоровая чашка приземлились на барную стойку.

Я будто примерзла к полу, наблюдая, как он быстрыми шагами пересекает комнату. Сдавленный всхлип вырвался из моей груди, и лишь когда я издала этот звук, до меня дошло, что папа заключил меня в объятия. Я прижалась к его телу, почувствовала щекой прохладную ткань его рубашки и его руки у себя на спине. А еще я ощутила папину внутреннюю дрожь.

– Мне очень жаль, доченька, – сказал он, и после этих слов я уже не смогла сдерживаться и контролировать всхлипывания, вырывавшиеся из моей груди. Я не помню, когда он в последний раз так меня обнимал. Да и вообще не помню, чтобы он меня обнимал. Я вцепилась пальцами в его рубашку, заведомо проиграв войну с охватившими меня эмоциями. Папа положил руку мне на затылок, а второй не переставая гладил меня по спине. Я бросила взгляд на Эммета, который остался стоять в дверном проеме.