– Когда дело касается женщин, я не самый преданный парень, – сказал Гейл. Джеймс поднял бровь, и Гейл фыркнул. – Ага, Нат рассказывала тебе кое-какие истории?

– Немного, – ответил Джеймс, хотя он достаточно узнал о ее отце, читая дневники.

Из другого шкафчика Гейл достал два низких широких стакана.

– Лед? – Джеймс кивнул, и Гейл направился к холодильнику. – И меня ни в коем случае нельзя назвать знатоком женщин.

– А кто может им быть? – фыркнул Джеймс. Он встречался с Эйми десять лет, и множество раз понятия не имел, почему она на него сердится.

Гейл поднес стакан к диспенсеру для льда, тот ожил, и кубики застучали о стакан.

– Хотя Кайли, мать Нат, – продолжал Гейл, – была моей первой и единственной. Единственной настоящей любовью и единственной женой.

Откручивая пробку на бутылке, он посмотрел на Джеймса.

– Я знаю, о чем ты думаешь, – предположил Гейл. – Я любил мать Ракели, но это было совсем другое. И с матерями других моих детей тоже не было ничего похожего.

Джеймс не думал о Ракели, но, глядя, как янтарная жидкость льется в их стаканы, он и в самом деле поймал себя на том, что думает вот о чем:

– Вы думаете, мужчина за свою жизнь может любить нескольких женщин?

– Безусловно.

– Я говорю о сильной, всепоглощающей любви, наподобие той, которую вы испытывали к Кайли. – И той, которой он сам любил Эйми.

Гейл закрутил пробку на бутылке.

– Зависит от мужчины и от той женщины, которую он хочет. Мне не так повезло. Но я и не хотел снова найти такую любовь. Это нужно захотеть. Вот здесь. – Он постучал себя по груди и передал Джеймсу стакан. Они чокнулись, Джеймс проглотил половину. Виски обожгло горло, согрело внутренности.

Гейл покрутил лед в своем стакане.

– Я пытаюсь сказать, и у меня это чертовски плохо получается, что…

– Наталия как ее мать, – пробормотал себе под нос Джеймс.

– Что ты сказал?

– Ваша дочь такая же, как ее мать. Ей нужны обязательства.