Однако ни с кем из ее знакомых жизнь не обходилось особенно жестоко, поэтому представить, что им требуется настоящая помощь, Инга не могла. Она списывала повальное увлечение психологами на дань моде. Кроме того, платные разговоры казались ей недвусмысленным подтверждением того, что у человека просто нет друзей, с которыми он может поговорить даром. Это соображение было особенно постыдным и заставляло Ингу избегать психологов вдвойне. Все заверения, что эти визиты – такая же забота о себе, как походы в спортзал, Инга считала самооправданием.

Злосчастная Маргарита Арефьева тем не менее пошатнула ее уверенность. Невозможно было представить, чтобы такая независимая волевая женщина шла на поводу у толпы. Впрочем, последующие события заставили ее очарование в глазах Инги поблекнуть, и она уже не так торопилась во всем Маргарите подражать.

Проблема была в том, что навязчивые мысли в самом деле не давали ей покоя. Инга надеялась, что они прекратятся, как только она примет решение, что делать с работой, но хотя оно наконец было принято (Инга выбрала не увольняться), они никуда не делись. Стало даже хуже, потому что теперь к неотступным сомнениям, правильно ли она поступила и можно ли было что-то изменить, добавилось кое-что еще, куда более страшное и гораздо менее решаемое.

Это началось с той ночи на турбазе. Идея, посетившая Ингу в беседке, так напугала ее, что она действительно стала плохо спать, чего отродясь не бывало. Это была не идея даже, а только едва уловимый проблеск идеи, но хотя Инга ни разу не проговорила ее словами и даже не позволяла себе больше думать в том направлении, в ней что-то как будто сдвинулось. По ночам она часами лежала в постели, уставясь в потолок, а утром чувствовала себя выжатой как лимон, но первое, что происходило, когда она разлепляла глаза, – мысли снова шли по кругу. Любое ее действие в течение дня сопровождалось одними и теми же вопросами: правильно ли она поступает? Может ли она что-то изменить? Есть ли выход? Даже когда она ненадолго чем-то увлекалась и не концентрировалась на мыслях, они не выключались совсем, а просто стихали, чтобы зазвучать громче, как только она потеряет бдительность.

Сначала Инга предприняла очевидный шаг. У нее ведь были друзья, поэтому она пожаловалась Максиму. Разговор с ним по душам всегда помогал. На этот раз ей тоже ненадолго стало легче, однако выявилась проблема: Инга не могла быть откровенной полностью, как привыкла. Нечто, обитавшее на задворках ее разума, так пугало ее саму, что произнести это вслух было попросту невозможно, а иначе не наступало облегчение. Инга, впрочем, не оставляла попыток. Она хотя бы жаловалась Максиму на все остальное: что не может спать, что постоянно хочет плакать, что устала, что на работе невыносимо. Однако от проговаривания однообразные жалобы только набирали силу, словно овеществляясь.