Он не сделал этого.

Он пришел сюда, без охраны, без защиты…без оружия.

Губы ублюдка склонились набок, и он, черт возьми, ухмыльнулся, как дьявол.

Алессио поднял бровь, и я заметил движение его пальцев.

Сделай это. Он насмехался.

Его голубые глаза были зеркалом моей души. Это напомнило мне момент, который произошел почти два года назад. В темном переулке, в окружении друзей, в таком тесном братстве, где мы убивали и умирали друг за друга.

Дежа вю может быть жестокой вещью.

Валентин цокнул у меня за спиной. — Ах, Алессио, как ты себя чувствуешь? Преданный собственным братом?

Алессио не сводил глаз ни с меня, ни с моего пистолета. И я не дал ему возможности ответить, потому что был вынужден выбрать.

Они видят твои глаза, но, милая Валери, я вижу твою душу. Я слышу твою мелодию; биение твоего сердца заглушает хаос моего. Некоторые скажут, что я влюбленный человек; я бы сказал, что я сумасшедший безумец, который полностью одержим тобой. Твое имя, твоя жизнь…ты, блядь, вырезана на моей плоти, глубоко въелась в меня, и я тебя не отпущу. Забью любого, кто попытается отнять тебя у меня. Мой пистолет поцелует их гребаное лицо, и я заставлю их увидеть ад.

Это был мой выбор.

— Прости, брат.

Мой палец лег на спусковой крючок. Дьявол снова появился у меня на плече. Его шок пронзил меня насквозь, и он завыл мне в уши.

НЕТ.

Впервые дьявол не смеялся, не издевался.

Он кричал.

Он рыдал.

Я смеялся.