– Ужасно жаль было услышать печальные вести о твоей жене, – сказала Чичи. – Мама мне рассказала, и я думала тебе написать, но…

– У тебя своих горестей было достаточно, – договорил за нее Джим, хотя Чичи хотела сказать вовсе не это.

– Твое положение куда хуже, Джим. Твоя жена болела, и ты сам о ней заботился.

– Заботиться о ней было честью для меня. Она была мне хорошей женой.

– Все так и говорят. Прими мои искренние соболезнования.

– А ты-то как справляешься? – спросил он.

– Как видишь, я вернулась на побережье.

– Слыхал об этом. Я говорил с твоей сестрой Барбарой на пикнике «Рыцарей Колумба»[95].

– Тогда ты наверняка осведомлен до мельчайших подробностей. С детьми все хорошо. Тони гастролирует. По возможности заезжает к нам увидеться с детьми. Собственно, моя повседневная жизнь не особо изменилась, хотя я и развелась, а ведь я и помыслить не могла, что это когда-нибудь случится. Но так уж вышло.

– Знаешь, когда я вернулся с войны, мне казалось, что худшее в жизни я уже повидал, – сказал Джим. – Думал, уж дальше-то жизнь потечет гладко.

– Представляешь, я тоже так думала.

– Так что же случилось?

– Просто от нас ничего не зависит, Джим. Абсолютно ничего.

– Но это ведь совсем не обязательно должно быть так. – Джим сдвинул шляпу на затылок. – Старая дружба имеет значение. Важно наладить старые связи. Я думал о тебе, Кьяра.

Чичи подняла на него взгляд, заслоняя ладонью глаза от солнца. Барбара, Люсиль и все прочие ее знакомые женщины всегда считали Джима Ламарку самым красивым мужчиной в Джерси. Прошло двадцать лет, а это по-прежнему оставалось правдой.

– Надеюсь, ты обо мне думал что-то хорошее, – сказала она.

– Лучше некуда. Мне бы хотелось однажды сводить тебя на ужин.

Чичи прикрыла глаза на пару секунд, надеясь, что когда она их откроет, на дворе снова будет 1938 год, до ее встречи с Саверио, до войны, до того, как она стала мудрой и опытной.

– Джим, благодарю тебя за такое приятное приглашение, но я не готова. Надеюсь, ты понимаешь.

Джим кивнул.