— Того, должен я ей, она давно хотела, — отец бурчит недовольно, он явно не в восторге от предстоящих перспектив. Последняя такая вот поездка закончилась недельным свиданием с фаянсовым другом.

— Ничего не понимаю, а твои слова? О молодости твоей потерянной, о…

— Это когда я такое говорил? — он снова выходит из себя, от напускного спокойствия не остается и следа. — Я вообще ничего такого не имел в виду, с чего ты взял, что я говорил о себе?

— Эээ…

— Егор, вы с матерью — самое важное, что есть у меня в жизнь, самое дорогое, я, конечно, дел натворил, наговорил лишнего, но никогда, ни разу в своей жизни я не пожалел о своем выборе.

Я чувствую, как у меня — лба здоровенного — подкашиваются ноги. От греха подальше тяну к себе ближайший стул и падаю на него с грохотом.

По телу разливается облегчение. Черт, никогда ничего подобного не чувствовал, разве что в тот день, когда паспорт Александровны в руках держал и радовался, как дебил последний. Сейчас примерно также себя ощущаю, словно гора с плеч упала.

— Ты чего побледнел-то? — насторожено спрашивает отец, видимо, видок у меня еще тот.

— То есть у вас с мамой все нормально? — уточняю, на всякий случае.

— У нас с мамой все отлично.

— Охренеть, — выдыхаю облегченно.

Три дня, три, сука, дня я себе мозг трахал, а у них все нормально, у них, блядь, идиллия. И я рад, конечно, но, мать вашу, неужели нельзя было хотя бы намекнуть. Я же чуть себя не сожрал.

— А ответить на мои звонки никак, да?

— Ты мать свою что ли не знаешь.

— И то верно, — соглашаюсь.

— Ты мне вот, что скажи, Егор, у вас все действительно настолько серьезно? — отец резко меняет тему разговора, а я невольно напрягаюсь.

И вроде повода нет больше, а все равно расслабиться до конца не могу. Не получается.

— А ты как думаешь? — задаю встречный вопрос.

Отец кивает, подходит к столу, кладет руку на папку, о которой я уже и думать забыл, и пододвигает ее ко мне.

— Это что? — спрашиваю, глядя на отца.