– Нет, – отвечаем одновременно с Гордеем. Он против.

Сдержать внутренний взрыв очень сложно. Так выходит напряжение.

Почему!? Почему даже сейчас он не хочет мне ничего объяснить! Почему?!

– Что с тобой приключилось? – спрашиваю уже в машине. Спокойно на Гордого смотреть невозможно. Без слез – тем более. Кажется, на нем живого места нет. Но на ногах держался уверенно.

– Поцарапался немного, бывает, – озорная мальчишеская улыбка озаряет его лицо. И вроде бы еще ничего, если бы не распухшие, в кровь содранные губы.

Я отворачиваюсь, резко задерживая дыхание. Вот эти его отмазки… хуже не придумаешь. Невыносимо. Что происходит… даже не понимаю. А Вася-то, Вася!

– Не хочу с тобой разговаривать, – мычу себе под нос, уткнувшись в окно.

– Кристин, мне пока нечего сказать. Чуть позже, когда получу основную информацию, я смогу поделиться, – его ладонь мягко ложится на мою голову, ласково скользит вниз.

А я дёргаюсь от нежного касания.

– Не трогай.

– Крис… – горечь в его голосе полосует.

Начинает колотить изнутри. Мне кажется, еще немного, и у меня начнётся истерика. У него всегда охрана. Всегда! А его как кусок мяса отделали. Как он еще на ногах стоял!

– Не хочу, чтобы тебя сын в таком виде… – с трудом сдерживаю дрожь в голосе. Последнее слово проглатываю.

– Хочешь, чтобы я уехал на время? Пока в норму не приду?

– Я сама уеду. Завтра. Мы с Андреем возвращаемся к себе.

Тяжелый вздох становится мне ответом. А я… ничего не могу с собой поделать – кошусь на него и дальше.

– Тебе хоть раны обработали?

– Обработали, – звучит глухой ответ. – Кристин. Я смогу тебе пояснить больше, чем сейчас. Просто дай мне немного времени.

Сожаление в его тоне? Правда? Кому оно сейчас нужно.

– Мне плевать. Я уезжаю. Живи со своими картинами и кошками сам. С сыном можешь видеться. Но только у нас дома. С тобой никуда его отпускать не буду.