– Уходи, Мириам. – Дженнифер готова была расплакаться. – Ты и так причинила мне достаточно боли. Чего тебе еще надо?

– Я пытаюсь помочь тебе, – молила Мириам. – Если б мне не было жаль тебя, я бы оставила все как есть. Я-то что теряю? Договор ведь фактически готов, c учетом алиментов. Я о тебе забочусь. Я пыталась всевозможными путями уговорить тебя избавиться от ребенка, не подвергая опасности Тони. Но ты упрямо стоишь на своем. – Она снова зашагала взад-вперед. – Как по-твоему, зачем я стала тебе рассказывать о всех этих девочках Тони? Чтобы ранить тебя? Да чтобы уберечь тебя от худшей беды! Потому что понимаешь это только тогда, когда держишь ребенка в своих объятиях. Когда он становится частью тебя, когда чувствуешь такую любовь, – и если c ребенком что-то не так, то страдаешь так, как не станешь страдать ни из-за одного мужчины. Дженнифер, тебе не приходило в голову, что Тони… ну… немного инфантилен?

Дженнифер c удивлением посмотрела на нее. В голосе Мириам было нечто новое.

– Может быть, он и вправду инфантилен, – согласилась она, – но, вероятно, в том твоя вина, Мириам.

– Дженнифер, Тони – ребенок в умственном и эмоциональном отношении.

– Это потому, что ты его излишне опекаешь.

– Нет, поэтому я его опекаю. И поэтому не хочу, чтоб ты рожала. Ради обоих.

– Я не понимаю.

Мириам села рядом c ней:

– Дженнифер, выслушай меня. В детстве у Тони были судороги. Оказалось, какая-то патология мозга. Врачи в больнице сказали мне об этом, но я тогда была слишком юна и ничего не поняла. Не могла поверить, что дело обстоит до такой степени плохо. Меня предупредили, что он никогда не будет таким, как все, но ему тогда был всего год, он был таким красивым ребенком. Я отказывалась этому верить. Но когда он не смог одолеть программу первого класса, я стала потихоньку понимать. Я сама повзрослела и добилась того, чтоб его обследовали. И получила полную картину. Неужели ты не замечала, Джен? Ведь он едва может читать даже комиксы. И слагает только до пятидесяти. Но он не сознает своей неполноценности. Я скрывала это от него, потому что сама вела все его дела, а ему внушала, что, поскольку у него есть я, ему нет необходимости ломать над этим голову. И потому-то я и твержу ему всю дорогу, что его дело – только петь.

– Но ты сказала, судороги у него были в детстве. Может быть, все давно прошло. И у нашего ребенка тоже все будет нормально, – возразила Дженнифер.

– Может наступить рецидив. Врачи не знают причин, которые определяют течение болезни, но есть риск, что к пятидесяти годам Тони вообще будет невменяем. И его ребенок унаследует эту болезнь. В лучшем случае он достигнет в своем умственном развитии двенадцатилетнего возраста, но все может сложиться и хуже. – Она замолчала, вспоминая. – Дженнифер, ты не представляешь, что это такое. Когда я узнала, что c Тони, я ударилась в религию. Стала молиться. Ходила в церковь – в любую церковь – и тащила c собой Тони. Я отдала его в хор. И тут выяснилось, что у него красивый голос. Я решила, что это его единственный шанс. Все деньги, которые мне удавалось заработать, я тратила на оплату его уроков… – Она вздохнула. – Но это все было давно, а мы говорим о настоящем. Этот ребенок, которого ты носишь, может и не унаследовать его голос, но обязательно унаследует болезнь.