«Родственнички» стали оборачиваться по сторонам, в поисках защиты, стараясь прижать детей к себе ближе.

— Идем, нам пора. — Схватил ее за локоть.

— Яна! — голос отца заставил ее вздрогнуть и обернуться. Моисей стоял в противоположном конце зала, раскинув руки в дверном проеме, а затем начал медленно двигаться в нашу сторону. Быстрым движением стер пот со лба, но зря, только размазал кровь с волос по лбу. Кровавые следы тянулись ровными линиями, скрываясь в густых волосах.

Сжал челюсть, стараясь не поддаться желанию перекинуть Янку через плечо и вынести силой. Но, глядя в её влажные от непролитых слез глаза, чувствуя вибрацию тела, охваченного страхом, выдохнул, позволив сделать свой выбор. — Дочь!

— Папа? — Янка машинально сделала шаг в сторону, скрываясь за моей спиной.

— Ты никуда не поедешь! — Моисей говорил так тихо, но голос скрежещущим хрипом резал уши присутствующих, даже Янка сжала мою руку, вздрогнув от резкого тона.

— Яна! — повернулся, чтобы увидеть ее глаза. Страх? Если раньше я мечтал ощутить это, то теперь корчился от боли, видя то, что творилось во встревоженной голубизне. Слезы скатывались крупными каплями, падая на белый шелк отвратительными каплями. Руки дрожали. Она вращала головой, поворачиваясь то ко мне, то к отцу.

— Дочь. Иди ко мне! — шептал Моисей, подходя к ней все ближе.

— Откуда у тебя кровь?

— Это не моя. — Сказал Моисей и тут же пожалел о сказанном, потому что Янка резко обернулась ко мне и, приподнявшись на носочки, провела пальцем по ссадине на лбу, по треснувшей губе и по когда-то белоснежной рубашке. Ее теплая ладонь обхватила мою, крепко переплетаясь пальцами…

— Идем, Кролик….

****

Тишина машины не тяготила, а скорее, наоборот, успокаивала. Янка не выпускала мою руку с тех пор, как мы сделали первую и единственную остановку, чтобы перевязать ногу. Ткань брюк уже прилипла к ране и при малейшем движении выстреливала резким импульсом боли в колено. Но я не замечал этого, лишь рефлекторно морщился.

— Олег, нужно остановиться. Я вижу… — она положила ладонь на мою руку, сжимающую руль с чуть большим остервенением, чем следовало. Но только так я мог скинуть хоть каплю напряжения от незабываемого вечера.

— Умойся, прошу… — она не могла смотреть на меня, отворачиваясь и плотно сжимая веки.

Прошелся рукой по уже засохшей крови на лбу и на губе, ощущая болезненную шероховатость. Прохладная вода смывала кровь, окрашивая белоснежный снег багряными разводами.

От Яны веяло каким-то смирением и чувством обреченности, что ли. Каждый ее жест был переполнен волнением и болью. То, как она вытирала кровь смоченным шелковым шарфом или перетягивала ногу бинтом, было неожиданно для меня. Хотелось подбежать, встряхнуть ее и умолять об истерике, о громком крике или слезах.