Карина развела руками и вскинула лицо к небу. Выплеснулось. Внутреннее цунами не поддавалось контролю, а толщь накопленных обид вытесняла слова наружу против воли. Разговор с матерью так и не переварился, вызвал интоксикацию.

— Нищий, даже разбогатев, не будет покупать себе стейк, потому что внутренне считает себя его недостойным. Сраного, блядь, лосося!

Тут же нахлынул жаркий стыд. Пять пар глаз смотрели внимательно и слушали, даже если она уже заткнулась. До них доходили ее слова, заглушаемые громкой музыкой. А Карину потихоньку отпускало. Лазерные лучи пронизали воздух ритмично и тонко — так же пульсировала боль внутри, всю душу исполосовала. Теперь она стыдилась своего выплеска. Не стоило им это рассказывать. Поводов для презрения и без того находилось достаточно.

— Прости, Кариш, — Зайкин положил ладонь ей на плечо. — Дурацкая была идея.

Она отвернулась, но руку не скидывала. Даже злоба не убивала приятность, которую он дарил своим прикосновением.

— Но… Полина, например, не такая. Не считает себя недостойной, — он улыбнулся воспоминанию. — Я бы даже сказал, она уверена, что достойна, и гораздо большего. И не стесняется это брать. Вы ведь выросли в одинаковых условиях. Может быть, дело не в бедности?

Карие глаза посмотрели в синие и чуть прищурились, потому что боялись разоблачения. Это Зайкина не остановило. Остальные плохо понимали, о какой Полине идет речь, кроме Настены, но по сути догадывались и прильнули к столу, чтобы слышать лучше, или Карине померещилось. Она, наоборот, отпрянула, опустив взгляд на салфетку.

— Мне кажется, тебе кто-то когда-то внушил, что именно ты ничего не достойна, и ты до сих пор в это веришь, — он снова выуживал ее внимание, но его слова кольнули в самую трещину души, к которой Карина всю жизнь боялась притрагиваться. Раскол просто всегда в ней был, и она привыкла с ним жить. Зайкин взял ее за руку осторожно. — Кариш, это не так. Ты достойна. И любви, и хорошего отношения, и сраного стейка.

Девушка отдернула руку и опасливо оглядела лица остальных. Считала жалость в каждом и что-то еще. Стыд загорелся бурым пламенем на коже. Стало нестерпимо душно.

— Как-то ты слишком глубоко копаешь, — выдавила она через силу.

Душевное цунами не закончилось. То была только первая волна. В ней еще много чего сидело. И оно подтягивалось следом. Карина чувствовала пять внимательных взглядов, и они ее не смущали. Она казалась себе свободной в выражении мыслей, потому повернулась к Зайкину и проговорила:

— Я ведь спросила у мамы про сестру… Или не сестру, и не у мамы, — она пока никак это еще не оценивала и ни к чему не привыкала, потому усмехнулась безрадостно. — Оказывается, я внучка своих родителей, а мать родила меня подростком, замутила с богатым подонком и залетела. Его семья откупилась от моей трешкой в центре. Настоящий отец разбился. Мать умерла при родах. И вот она я… Попробовала впервые покрасить губы в двенадцать лет и сразу стала шлюхой, как она. Я им, оказывается, пожизненный упрек в том, что они хреновые родители…