Карина удивлялась тому, что не плакала. Даже глаза не слезились. Цунами айсбергом застыло на полпути, на всю грудную клетку. Все слушали внимательно и держали челюсти силой воли, не раскрывая. Ошеломление замерзло на всех пяти лицах. Зайкин оттаял первым и нахмурился. Теплые длинные руки обхватили Карину за плечи.

— Ебать Санта-Барбара, — протянул Гога, второй отошедший от шока, и покрутил пальцами у запястья с татуировкой, будто только что снял наручники.

Игнатьева лягнула его локтем в бок, с извинением глядя на Карину. Карина подняла тяжелый взгляд и почувствовала, что хочет и может облегчить душу, что ее слушают и внимают, что не высмеют.

— Я сама до сих пор ничего не понимаю. Только то, что в этом нет моей вины. Меня, получается, всю жизнь гнобили за грехи матери, о существовании которой я даже не подозревала.

— Гнобили? — нахмурилась Настена и прильнула ближе к столу. — А что… они делали?

Отвечать подробно на этот вопрос Карине не хотелось, стало не по себе. Зайкин кожей чувствовал ее неловкость и крепче обнял. Мягкие губы коснулись лба.

— Да так… — девушка опустила голову и закуталась в кофту глубже. — Все запрещали, доходчиво объясняли, какая я плохая, наказывали ремнем за всякую мелочь.

Железы все-таки выработали слезы. Сопли заполнили нос. Она зашмыгала.

— Я думала, что заслуживаю…

Зайкин вовремя уткнул ее в себя, поглотил своим телом ее рыдания и сильно прижал к груди, при этом нежно. Не до боли, но так, чтобы она не могла двинуться и чувствовала себя полностью защищенной. И она чувствовала. А еще отчетливо понимала, что и защищаться ей здесь не от кого.

— Конечно, не заслуживаешь! — возмутилась Игнатьева и откинулась на спинку дивана со скрещенными руками. — Даже если ты реально со всеми трахаешься, это твое дело, а не их…

— Рит, — приструнила ее Настена.

Рыдания в Карине усилились, она схватилась за пиджак Зайкина сзади всеми пальцами, пыталась втянуть его в себя на полную, но упругая грудь не позволяла пробиться внутрь. Он целовал ее в голову и ничего не говорил.

— Блин, извини, Кар, ляпнула херню какую-то, — было странно слышать от Игнатьевой такие слова, и еще больше ощущать извинение в тоне голоса.

Карина сразу взбодрилась, то есть переполошилась, и отпрянула от Зайкина. Красными удивленными глазами смотрела на… подругу. Да, ей хотелось назвать Игнатьеву именно так и представить кому-нибудь однажды: моя подруга Рита.

— Ну, ты поняла же, я хотела сказать, что они неправы. Каждый человек заслуживает человеческого отношения, — рыжие глаза заискивали, не унизительно, а искренне, то есть надеялись на понимание. — Не им определять, кто ты. Ты такая, какая есть, кто бы что ни говорил.