Татьяна с криками: «Не трогай меня!» побежала прочь, скребя каблуками о глянцевый керамогранит. Получалось у нее это ловко, Вадим не смог ее схватить. Ему мешал быстро ходить больной бок. Вместо этого он поднял с пола пиджак и оставил его в руке, расставив ноги на ширине плеч. В гримасе гнева поджимались губы и расширялись ноздри. Глубокими вздохами парень пытался себя контролировать.

— Ты и так Дэну мальчишник испортила, хотя бы свадьбу не порть, — пытался Вадим призвать ее к разумности.

Голос звучал спокойно и холодно. Девушка на это только по-злодейски рассмеялась, растрепав волосы.

— А тебе я жизнь испортила, и что теперь?

Бешеные карие глаза метнули в нее заряженные молнии. Толпа вокруг оцепенела. Даже парни перестали хихикать. Все с жадностью наблюдали за происходящим. Жених с невестой тоже внимательно ждали развязки, забыв про собственный праздник.

— Сучка, — сказал кто-то тихо.

Голос был похож на Сонин. Татьяна бросила в нее насмешливый взгляд и снова отвернулась к Вадиму.

— Да, я — сучка! — воскликнула она не без толики торжества. — Мне все это говорят. Муравьева, все твои друзья, твоя мать, твой отец, который меня даже не видел. Все уверены, что я виляла голой задницей и наслаждалась жизнью, пока ты убивался горем.

Она тряхнула попой и круто развернулась на каблуках вокруг своей оси, продолжая обходить Вадима по кругу. Парень следил за ней, как охотник за движущейся мишенью, готовый выстрелить в любой момент.

— Никто просто не был в моей шкуре! — крикнула она резко во все горло.

От напряжения из глаз вытекли слезы и упали с подбородка на холодную грудь.

— Вы все здесь свободные люди, у которых всегда был выбор, — всхлипывания перебивали речь. — А я не могла выбрать даже то, что на завтрак буду есть. Я любила геркулес, просто потому что каждый гребаный день своей жизни ела на завтрак геркулес. Я не знала, что бывают другие завтраки. Я не знала, что я могу есть что-то, кроме сраного геркулеса.

Она остановилась и провела руками по волосам, потом зажмурилась на секунду и втянула смешанные запахи алкоголя, чего-то жареного и цветочного, затем тряхнула волосами и пошла дальше. Напряженное молчание заряжало воздух. Становилось душнее.

— Пока не появился ты со своей рисовой кашей.

Татьяна повернулась лицом к Вадиму и посмотрела ему в глаза, шмыгая носом. Он слушал внимательно, придерживая рукой живот, и смотрел на нее с сочувствием. Глаза его тоже увлажнились.

— Я так старалась всегда для других. Отдавалась полностью тому, чего даже не понимала. И никогда и ни в чем не была лучшей, — тихим голосом произнесла она. — Только для отца. И даже он во мне разочаровался.