Комок в горле сбил дыхание. Она опустила голову, зажмурившись. Стояла так с минуту с немым раскрытым ртом, пока, наконец, не смогла сглотнуть боль.

— А потом я влюбилась в тебя,– девушка выдавила ассоциативно кривую улыбку. — И подумала, что это мое. Наконец-то, мое. Я и тебе полностью отдалась, а ты подарил подсолнухи Муравьевой…

Она закрыла лицо руками, чтобы не разреветься, как младенец, борясь с нарастающим в груди ощущением раздробленности. Вадим закачал головой, поджав губы.

— Я же тебя искал на том спектакле, — сквозь стиснутые зубы протянул он. — Почему ты не подошла тогда, раз была там? Хотя бы, чтобы влепить мне пощечину!

Парень глубоко вздохнул и сморщился от боли, сразу схватившись за бок.

— Мне было обидно! — снова вскрикнула девушка, но последнее слово произнесла с надрывом, заглотив его вместе с воздухом. — И больно. Папа тогда сказал, что ты просто использовал меня… И я испугалась…

Девушка опустила раскаянно голову и обняла себя за худые плечи. Больные воспоминания кружились под действием вина в сумасшедшем хороводе мыслей. Хотелось их вытряхнуть, но это только расшатывало.

— Чего?

Карие глаза Вадима расширились от кипящей злости. Невидимые оковы сцепили фигуру девушки. Она почувствовала, как сжимается все внутри и снаружи.

— Я просто боялась быть отвергнутой в лицо, — совсем тихо сказала она. — Я боялась, что вы будете надо мной смеяться вместе. Надо мной и так все всегда смеялись и продолжают смеяться.

Он закатил глаза и медленно прокрутился вокруг своей оси. Сделав несколько шагов в стороны и обратно, парень упер руки в бока и развернулся к ней с усмешкой на лице.

— Поэтому первое, что я услышал от тебя после долгих месяцев поисков и разлуки, это: «Какого хера он тут делает?». Ты думала, я туда посмеяться пришел?

Он сделал резкий кивок в ее сторону и взмахнул руками. Голос стал саркастичным. Татьяна прикусила обе щеки.

— А потом еще заявила, что у тебя давно другой, чтобы мне совсем весело стало, да?

Девушка замотала головой в бессилии. Боль вываливалась с каждым стонущим вздохом наружу, но легче от этого не становилось. Только старые раны кровоточили сильнее. Со всех сторон отдавало холодом. Кто-то устроил сквозняк. Кожа покрылась мурашками. Хотелось сжаться до размеров атома, чтобы исчезнуть из-под сотни пристальных взглядов, которые сверлили ненавистью. Казалось, даже дети возненавидели ее. Презрение толпы смешалось с гневом от несправедливости. Воздух стал еще плотнее.

— Неправда, — возразила она, сжав кулаки, но тут же отступила назад, закрыв глаза. — Я сказала это от ревности.