Вообще в этом гребаном проклятом мире.

Агентство расторгло с Леей договор. Андрей ее выгнал из коттеджа. Из того дома, что дала ей добрая женщина, которая однажды посетила ее забытую богом деревню. И у которой сердце было способно любить даже этого бесчувственного человека. И теперь даже в сердце Кирилла для неё не осталось места.

У неё больше ничего нет.

Ей больше не за что бороться.

Все кончено.

Теперь уже ничего не важно. Ничто не имеет значения. Внутри не осталось ни капли надежды на будущее, а настоящее утекает сквозь пальцы. Кажется, вот-вот реальность рассыплется на кусочки. Это хуже чем одиночество. Хуже чем то, что ты остался один. Потому что у тебя не осталось себя. Никто и ничто не заполнит эту пустоту. Потому что заполнять нечего.

Внутри как будто раскалённая пустыня, чертова засуха. Ни вдохнуть. Ни выдохнуть. Отчаяние крайней степени — это то, когда нечего терять, когда ничто больше не держит, когда нет ни единого желания, ни единого твоего присутствия хоть в чем-то. Не остаётся ни мечты, ни надежды, ни злости, ни ненависти. Это абсолютная неуязвимость, потому что защита пробита, ты оголён как провод. Больно только оболочке. Нутро уже не чувствует ничего, потому что оно становится пустотой.

Когда внутри нет чувств, считай, что ты уже мёртв. Что такое боль, когда от тебя ничего не осталось? Ни страха, ни печали. Ни потребности, чтобы кто-то был рядом и чтобы кто-то узнал.

Ты умер ещё до того, как наступила смерть.

Смысл быть причастным уже теряется. Поэтому предсмертные записки — это ложь. Это лишь форма выражения о спасении. Крик о помощи. Но в пустоте нет ни спасателей, ни тех, кого спасают. Тебя уже не цепляет прошлое, потому что нет ощущения, что ты вообще когда-то существовал. А если это так, то есть ли смысл с этим прощаться?

Что же могло случиться такого с человеком, что он не нашел другого выхода? Задала Лея себе тот же вопрос, что мучил ее, когда она увидела шрамы Кристины.

Когда ее жизнью распорядились, как вещью, — у нее отобрали все. Тело, детство, веру, самоуважение. Но не отняли свободу. Поэтому она тогда не шагнула в огонь. Но сейчас Лея может шагнуть вниз.

И все.

Это страдание прекратится.

В смерти нет боли.

И никто об этом не узнает. Все подумают, что она просто сбежала. Да, так всем станет легче, и она не будет никому мешать.

В конце концов, смерть — это тоже свобода. И в этот раз она тоже выбрала сама. Даже как умереть.

Теперь уже сама.

Несмотря на тяжелую юбку платья, Лея легко подтянулась на перилах, перенесла ногу, затем вторую. И ни секунды не мешкая, сорвалась вниз. Удар о воду был стремительно неизбежным. Голос Киры в последний раз прошептал ее имя, заключая в объятия. Но только холодная толща воды распростерла для нее свои руки и сомкнулась над ее головой, унося в свою безразличную пучину. Сколько раз она боялась задохнуться при панических атаках. И вот сейчас это происходит.