Три пули внутрь вошли, только жизненно важные органы не задели. Врачи подлатали. Зажило как на собаке.

А у матери шансов выжить не было. Никаких. Ни единого гребаного шанса. Она погибла, накрывая меня. Она стала моим щитом.

- Смотри, - опускаюсь перед небольшим надгробием, провожу по буквам, что выбиты на граните. – Я… как отец.

Виноват. Облажался. Круто. Крупно. По полной.

Я помог Коту забраться в багажник. Вместо чемодана. Я думал, потом у отца не будет другого выбора. Не выбросит же он мальчика по дороге. Не оставит.

Если бы я только… знал. Если бы хоть что-нибудь соображал.

Если бы Кот остался дома. Если бы…

Но я так хотел взять его на море. Научить плавать. Да просто поиграть на берегу было бы круто. И вообще свежий воздух полезен. Особенно, когда возникают проблемы в работе сердца.

Его сердце. Его кровь. Его жизнь.

Все это на моей совести.

И то, что я не знал, ничего не меняет. Никогда не искупит мою вину. Как смерти тех, кто эту бойню устроил, не искупят вину моего отца.

Мы повязаны этим. Намертво. Навсегда.

Отец спас Кота по просьбе матери. Разыскал, вырвал из ада, из наркоманского притона, где за ним никто не следил, где мальчик просто валялся на грязном полу, без сил, без воли шевельнуться. Его настоящая мама погибла от передоза. Папа был неизвестен. Кот голодал, не получал ни лекарств, ни ухода. Что его держало в мире – непонятно. Удача?

Удача, которую уничтожил я.

Отец помог Коту. А я его убил.

Скорее всего, он уже был мертв, когда прогремел взрыв. Столько очередей разрядили в автомобиль. И прикрыть его было некому.

Один. Совсем один.

Я за ним не вернулся. Не отвез его на море. Я ничего не сделал. Я оставил его там. В темном багажнике. Оставил и ушел. Трус. Слабак. Ничтожество.

Я видел Кота. Потом. Очень долго. Не помогали никакие психологи. Мать, отдавшую за меня жизнь, не видел. А Кота – да. Постоянно. Раз за разом.

И его тихий голос. Мама. Кит. Мама. Занимайся за меня. Тренируйся. Норматив сдавай. Играй. Живи.