— Это был риторический вопрос, Сесилия. Ты не должна была отвечать.

Мой взгляд встречается с его свирепыми глазами.

Я хочу спровоцировать его, разозлить его. Я хочу, чтобы он почувствовал хоть унцию той боли, которую он причинил мне.

— Почему? — я напрягаюсь. — Тебе не нравится представлять, как другой мужчина срывает с меня одежду и погружается в меня, пока я стону от желания?

— Прекрати.

— Я буду умолять его двигаться быстрее, сильнее. Я буду произносить его имя. Вообще-то, я буду стонать.

— Заткнись, блядь, — он тянет меня вперед, обхватив за шею, потом снова толкает назад. — Похоже, ты этого не понимаешь, так что позволь мне разъяснить тебе. Любой член, который приблизится к тебе, будет отрезан, и ты будешь купаться в его крови. Может, я и дал тебе пространство, но твоя задница по-прежнему принадлежит мне. И киска. И рот. Все твое принадлежит мне. Ты принадлежишь мне. Но если у тебя есть желание проверить это, то, конечно, проверяй. Я покалечу перед тобой столько ублюдков, сколько ты пожелаешь, пока ты не насытишься.

Он серьезно.

Я знаю, что так и есть.

Джереми никогда не давал обещаний и не выполнял их.

И эта беспомощность, ощущение того, что я слишком сильно запуталась в его паутине, в то время как у него есть только чувство собственности надо мной, заставляет меня чувствовать себя животным, попавшим в ловушку.

— Так вот почему ты отправил тех парней в больницу, переправил моего профессора в другую страну и даже разобрался с Джоном? Потому что я твоя? Продолжение твоего глупого эго и проекция твоих извращенных желаний?

— Я сделал все это, потому что никто не имеет права причинять тебе боль.

— Только ты можешь?

Он крепче сжимает моё горло.

— Только я могу.

Мои глаза горят, но я отказываюсь дать волю слезам. Я отказываюсь показать ему, как сильно его слова влияют на меня.

— Что ты хочешь от меня, Джереми? Ты уже отпустил меня.

— Но ты не ушла.