— Моя прекрасная девочка видит сны.

Я не узнаю голос, но это его слова, так что я знаю, что это он. Хочу ответить ему, воспользоваться возможностью, чтобы рассказать столько всего, но отчаяние все еще не дает мне обрести голос. Поэтому я довольствуюсь затяжным эхом его слов и продолжающимся прикосновением, которое теперь нежно ласкает мою щеку.

Громкий пищащий звук выводит меня из счастливого сна, и я с надеждой поднимаю голову, но обнаруживаю, что его глаза все еще закрыты, а руки там, где и были — одна в моей руке, а другая безжизненно лежит сбоку. Я дезориентирована и вздрагиваю от писка, который, как я вскоре понимаю, — исходит от капельницы, возвещающей, что в ней закончилась жидкость. Оторвавшись от кровати, тянусь к кнопке вызова медсестры, но подпрыгиваю, когда слышу приглушенный стон. Не знаю, почему я подпрыгиваю, стон низкий и тихий, совсем не пугающий, но мое сердце все равно колотится. Пристально вглядываюсь в его лицо, думая, что, возможно, мне это показалось.

Но затем его глаза двигаются под веками, и мое сердцебиение еще больше учащается. Мне хочется ущипнуть себя, чтобы убедиться, что я все еще не сплю, и я думаю, что действительно сплю, потому что определенно чувствую резкий укол боли, даже, несмотря на оцепенение от горя.

— Джесси? — шепчу я, опуская руку на его плечо, чтобы немного встряхнуть, чего делать не следовало.

Он снова стонет, и его ноги двигаются под тонкой хлопчатобумажной простыней. Он приходит в себя.

— Джесси?

Мне следует вызвать медсестру, но я этого не делаю. Мне следует отключить писк, но я этого не делаю. Мне следует говорить тихо, но я кричу:

— Джесси!

Меня немного трясет.

— Слишком громко, — жалуется он прерывистым, надтреснутым голосом и сильно жмурится.

Я перегибаюсь через него и нажимаю кнопку на приборе, чтобы тот замолчал.

— Джесси?

— Что? — раздраженно ворчит он, поднимая руку, чтобы сжать голову. Все эмоции, вызванные страхом и горем, свободно выплескиваются из моего тела, и я купаюсь в свете. Ярком свете. Свете надежды.

— Открой глаза, — требую я.

— Нет, это чертовски больно.

— О, Боже.

Облегчение невероятно, почти болезненно, поскольку оно молнией пронизывает мое истощенное тело, возвращая к жизни.

— Попробуй, — умоляю я. Мне нужно увидеть его глаза.

Он еще немного стонет, и я вижу, как он изо всех сил пытается выполнить мой неразумный приказ. Я не смягчаюсь, не говорю, чтобы он остановился. Мне нужно увидеть его глаза.