Ей вспомнились десятки других моментов, когда Глория бывала терпеливой и внимательной, горделивой и любящей, и Мелоди осознала, что, пусть даже эта женщина и не являлась ей настоящей матерью, пусть даже сама она никогда не испытывала к той никаких дочерних чувств – но в действительности эта женщина была ей очень и очень хорошей мамой. И с этой мыслью Мелоди глубоко вздохнула и ответила:

– Ладно, хорошо, я попытаюсь. Но не могу ничего обещать.

Когда Мелоди уже собралась уходить, Глория вручила ей конверт:

– Это тебе.

– А что там?

– Открой.

Мелоди открыла конверт и извлекла оттуда кремовый листок рукописного документа.

– Твое свидетельство о рождении, – сказала Глория. – Я хранила его все эти годы, ожидая, что ты за ним придешь, что рано или поздно оно тебе понадобится. Для паспорта за границу или для устройства на работу. Думала, это и будет тот самый момент, когда мне понадобится тебе все рассказать.

Мелоди ни разу не ездила за границу, так что у нее не возникало нужды в паспорте. «Если б только мне это однажды понадобилось!» – подумала она, глядя на обстоятельно выведенные там чернилами тридцатитрехлетней давности имена своих настоящих родителей, название больницы в Южном Лондоне, где она на самом деле родилась, и лондонский адрес – в Ламбете, на северо-западе Лондона, где она провела первые годы своей жизни. Оказывается, все это время она могла бы знать о своем прошлом! Достаточно было лишь спросить у матери этот листочек бумаги – и она бы все выяснила! Но она просто об этом не спрашивала.

Мелоди сложила свидетельство обратно в узкий прямоугольник и сунула в конверт.

– Спасибо, мне оно как раз пригодится, – сказала она. – Спасибо тебе.

И, чмокнув напоследок сухонькую даму в парике в мягкую напудренную щеку, Мелоди покинула ее у старого кентерберийского порога, оставшись снова одна, но уже не ища никаких ответов на вопросы.

Вернувшись к вечеру домой, Мелоди какое-то время сидела, пытаясь разобраться в своих чувствах. Солнце заливало ее комнату ярким светом и отражалось в зеркале. С уголка этого зеркала свисало колье – то самое, что она много лет назад стащила из шкатулки Глории. То самое, что она понесла в ломбард, когда Эду было два месяца и ей понадобились деньги, чтобы оплатить счета. Ей тогда сказали, что дадут за украшение пять фунтов. И она уже почти готова была забрать эти пять фунтов, но что-то вдруг ее остановило. Что-то заставило ее схватить со стойки колье и сунуть обратно в сумочку. До сих пор она ни разу всерьез не задумывалась над этим моментом, но теперь знала точно, что ее тогда остановило. Это колье связывало ее с матерью, словно заключая в себе ее дух, квинтэссенцию того, кем та была и что собою представляла. И Мелоди испытывала потребность хранить у себя нечто подобное – эту маленькую вещицу, которая прежде касалась материнской кожи и по-прежнему чудесно ею пахла. Колье стало ее талисманом, и в отсутствие матери оно все эти годы было с ней, каким-то непостижимым образом ее оберегая.